ПЕРЕКРЁСТОК ЖИЗНИ

ЧАСТЬ I ПЕРЕКРЁСТОК ЖИЗНИ.
Глава I
Роберт Брук – сын своего отца.
3вук оркестра заглушал всё возгласы и крики, когда из облаков, подобно пулям, выпущенным из ружья, показалось множество маленьких точек. С каждой секундой, по мере их приближения, они становились всё больше и величественней, тем самым, показывая свою грозную мощь. И когда они пролетели над многотысячной ликующей толпой никакого особого шума от них не исходило. Спустя несколько секунд, когда могучие крылатые машины растворились снова в облаках, всё вокруг содрогнулось от мощного звука, но через секунду-другую он умчался вдогонку за своими сверхзвуковыми хозяевам.
Множество людей в этот день собралось посмотреть на это уникальное зрелище.
Каждый год здесь происходит то, что происходит сегодня, и также, каждый год выпускники лётной академии демонстрируют свои навыки и лётную подготовку перед официальными лицами, своими наставниками и просто, пришедшими посмотреть на этот праздник, простыми людьми. Но и конечно же, вдохновить только что поступивших в академию новичков. Отнюдь не всем предоставляется такая честь – показать, на что ты способен, чему тебя выучили за эти годы. А именно тем, кто наиболее отличился за время учёбы и прошёл на отлично всю аттестацию перед государственной экзаменационной комиссией.
И одним из тех, кто сейчас находился в небе и показывал фигуры лётного пилотажа, был Роберт Брук или просто Роб, так его называли не только друзья, но и некоторые преподаватели. И даже сам директор академии иногда, при личных беседах, называл его Роб.
Вся академия знала про его жизнь почти всё. Его лётная судьба началась, как говорится, с пелёнок. Когда ему было восемь лет, его отец был прекрасным лётчиком, и так получилось, что, во время войны с фашистами, Роб находился с ним и жил при эскадрильях, в которых служил его отец. А нынешний директор академии во время войны служил в той же эскадрильи, что и его отец. Говорят, что они были близкими друзьями, и поэтому директор относился к нему с теплотой. Но почти в самом конце войны отец Роба погиб, и Роберта взял к себе на воспитание один из самых близких друзей отца, его лётный диспетчер.
Он Роба вырастил, дав ему прекрасное образование, и всё необходимое, чтобы Poб пошёл по отцовским стопам, т. к. Роб сам мечтал быть военным лётчиком. Теперь этот парень в небе, со своими однокурсниками, демонстрирует всем свои навыки и знания.
На центральном плаце, возле академии, выстроились выпускники. Оркестр, не переставая ни нa минуту, играет марши. Повсюду снуют местные репортёры, все в ожидании кульминационного момента. И вот он настал! Все взоры устремились опять в небо. Самолеты, по одному заходящие на посадку, стали приземляться на аэродром. Спустя несколько минут, все крылатые машины стояли в одном ряду, перед плацем. И уже после того, когда все двигатели были остановлены, из кабин истребителей стали вылезать лётчики, по одному направлялись к трибуне, где стояли официальные лица. Отрапортовав, каждый из них становился в строй к своим однокурсникам.
Когда эта церемония была завершена, директор академии поздравил всех с окончанием лётной школы. И снова заиграл оркестр, и к выпускникам стремительно ринулись их близкие и друзья. И только Роберт стоял в одиночестве, если не считать поздравлений от однокурсников и друзей по академии.

ГЛАВА 2
ДАЛЁКИЙ ПУТЬ К БЛИ3КОМУ.
Удобно усевшись в кресло, Роб ожидал, когда взревут двигатели, и самолёт пойдёт на взлёт.
За всю свою жизнь он впервые летел на гражданском лайнере и, по сравнению с истребителем, чувствовал себя немного дискомфортно. Но вот самолёт « ожил” и, через несколько мгновений оторвавшись от земли, начал набирать высоту.
Сидя в кресле и прислушиваясь к монотонному гулу двигателей, Роберт вспоминал годы, проведённые в академии, лица друзей и учителей, первые свои взлёты и неудачи, радости и множество огорчений – всё это осталось уже позади. Думая обо всём об этом, Роб ощущал, как по всему телу пробегает лёгкая дрожь волнения. Так как до сих пор он жил всегда под чьим-нибудь присмотром, он знал, что в нужный момент его всегда поправят или подскажут, что и как. А теперь все решения ему придётся принимать самому. Детство прошло, и поблажек больше не будет. И за каждый поступок в жизни, хорошим он будет или плохим, придется нести ответственность лично ему.
Вот это и волновало его. Не то, чтобы он был не рад этому, наоборот, он всегда стремился к самостоятельности и всегда распоряжаться своей судьбой сам.
3а этими размышлениями Роб не заметил, как уснул. Сколько он проспал, мало или много, но проснулся он только тогда, когда шасси самолёта коснулись взлётной полосы – этот толчок и пробудил его. Самолёт подкатили к аэровокзалу, подогнав к нему трап, и пассажиры стали покидать свои места.
Роб, шагнув на трап, прочитал надпись на здании – БОНН – это была столица новой Германии и место дальнейшего прохождения службы на Английской военно-авиационной базе в Германии.
Прибыв в расположение авиабазы, Роб уладил все формальности и, получив двухнедельный отпуск, решил отправиться в путь, чтобы осуществить свою мечту с детства и по сегодняшний день.
Разузнав в справочной, как ему лучше добраться до того места, куда лежал его путь, он взял такси и отправился в ближайший отель. Машина медленно катилась по вечернему Бонну, Роб рассматривал город и думал – как же всё-таки устроена жизнь. Ему казалось, что он увидит здесь людей, которые не то, чтобы мучаются, но где-то в душе всё равно переживают за то, что принёс их народ всему человечеству. Но ничего такого Роб не заметил. Все были счастливы и довольны, как будто это они победители и освободили весь мир от фашизма. Он не знал, может быть, он был неправ, но знал он точно и то, что они не имеют морального права жить лучше других, по крайней мере, до тех пор, пока не могут восстановиться множество государств, пострадавших от навязанной ими войны. Роберт ехал и ему было обидно. Он был один из тех, кто на себе почувствовал всю трагедию этой ужасающей бойни.
С малых лет он остался один, без родных и близких. Конечно, он понимал, что он не один такой, но именно в этом вопросе ему было на всех наплевать. Он лишился таких чувств, как материнская и отцовская любовь, и множества других чувств, и сколько он себя помнил, у него всегда было такое ощущение, что если он что-то совершит или чего-то добьётся, он обязательно этим должен поделиться именно с очень близкими ему людьми. Но – увы! – их не было.
Человек вообще так устроен. Если задуматься об этом поглубже, то всё, что бы он ни делал, даже если ему кажется, что он это делает именно для своей цели и добивается именно для своей жизни, то он не прав. Вся его жизнь – это постоянное доказательство другим, что он чего-то стоит. И даже если человек этого не понимает или не хочет понимать, то где-то в подсознании это у него всё равно присутствует.
И вообще, человек очень мало делает именно для себя, вся его жизнь заключается в том, чтобы отдавать себя целиком своим близким и родным, и, конечно же, обществу. С самого детства он старается доказать всем, что он личность. Сначала друзьям по двору, затем одноклассникам и сослуживцам, однокурсникам и коллегам, любимым и близким, так всю свою жизнь. И пока он пыхтит, когда у него всё получается, то вокруг всё – о’кей, стоит ему где-то споткнуться, даже на миг – мало кто остаётся с ним рядом, до тех пор, пока он снова не встанет, и не будет снова и снова доказывать, что он не хуже других.
Может это и правильно, может в этом и есть весь смысл жизни, единственное в этом всём звено – любовь родных, которым всё равно, по большому счёту, что он сделал в этой жизни. Они примут его всегда таким, какой он есть. И этот момент в жизни очень помогает человеку. Это как передышка между полосками жизни, и именно эта передышка даёт многим людям силы вновь подняться и идти дальше, творить и достигать своих целей.
Но, увы! Роберту и многим, таким как он, придётся идти по этой жизни в одиночку.
Эти мысли его часто преследовали и иногда даже пугали. Но он успокаивал себя тем, что когда-нибудь он встретит свою вторую половинку и у них будет много детей, и именно они воссоздадут то звено, которое когда-то было жестоко разорвано. Но на сегодняшний день он был один, если не считать могилы отца, к которой и лежал его путь.
Последний раз у отцовской могилы Роб был семнадцать лет назад, в тот мрачный день, когда отца хоронили. После этого Роберта сразу же отправили в Англию. Почему он так надолго задержался? На это было много причин, да и, до недавнего времени, его жизнь фактически не принадлежала ему. И не только его жизнь. Много сирот после себя оставила та кровавая бойня. И подходить к каждому ребёнку индивидуально было просто невозможно. Хотя Роберту повезло больше других.

После окончания войны его отыскал и взял к себе на воспитание близкий друг отца, дядя Круз. Они вместе прожили почти восемь лет, это были прекрасные годы. Дядя Круз изо всех сил старался хоть как-то заменить Роберту отца и, надо сказать, у него это хорошо получалось. У самого дяди Круза семьи не было, не успел обзавестись. И когда через восемь лет он умер – последствия от старых ранений – для Роберта, его смерть была ещё одним ударом, после смерти отца.
Далее Роба снова определили в приют, откуда его ранее забирал дядя Круз. Там он прожил до семнадцати лет, два года работал, на авиабазе в мастерских. Затем поступил в лётную академию, где и провёл последние годы. Так что Роб считал, что ему ещё повезло, он стал тем, кем хотел стать.
И сейчас у него было одно желание – приехать к отцу на могилу и поделиться с ним, показать ему, чего он достиг и кем он стал. Робу сильно хотелось, чтобы кто-нибудь мог им гордиться.
Об этом обо всём Роб продумал ещё полночи, лёжа в отеле. В конце концов, он не заметил, как уснул. Он знал, что ему надо выспаться, и что завтра его ожидает хлопотный день. Восемь часов предстоит трястись на автобусе до Нойвида, там, во время войны, в последний раз дислоцировалась эскадрилья, в которой служил его отец. Эту эскадрилью настиг трагический конец – почти в конце войны она была полностью уничтожена при весьма странных обстоятельствах, на которые до сих пор никто точно не может пролить свет. Там и погиб его отец и много других лётчиков, их всех вместе похоронили на военном кладбище.
На следующее утро, не выспавшись, Роб сидел в автобусе и с нетерпением ожидал отправления. Автобус тронулся, Роб, немного поёрзав на сидении, устроился поудобнее и сладко задремал. Время от времени, на длительных стоянках, он приоткрывал глаза, но, находясь в дремотном состоянии, не обращал ни на что особого внимания. Ему ни до чего не было дела, он знал точно, что дальше « конечной » его не увезут. Но, увы, когда проехали большую часть пути, Роб проснулся.
В автобусе половина пассажиров спала, другая половина бодрствовала. Немного отойдя ото сна и приглядевшись в окно, Роб заметил, что в провинции Германии ещё многое напоминало о войне – мимо мелькали полуразрушенные здания. Конечно, они попадались не так часто, но всё-таки они существовали, как бы напоминая своим зловещим видом о всех последствиях войны.
Роб подумал, что, была бы его власть, он бы в таком виде и оставил бы некоторые развалины на всех территориях планеты, чтобы люди, смотря на них, иногда задумывались и не повторяли больше таких ошибок…
Роберт заметил лёгкое оживление в салоне и понял, что автобус приближается к своему конечному пункту, а вместе с ним и сам Pоб.
Подходя к могиле отца, Роб ощущал волнение, которое он никогда раньше не испытывал. Он верил, что отец где-то рядом, смотрит на него сверху и гордится, любуясь своим сыном.
Вот она, могила-столбик, на нём надпись: ТОМ БРУК 1918 – 1944.
И надпись: «Лётчики не умирают, иногда они просто не возвращаются.»
Роб, присев на корточки и положив цветы, произнёс: « Здравствуй, папа! Прости меня за то, что я так надолго задержался и столько времени не навещал тебя. Ты же знаешь, что в этом нет моей вины, и надеюсь, не сердишься на меня »
С этими словами он приподнялся, оглянулся – кладбище белело от могильных столбов. Он посмотрел на другие столбики, находившиеся рядом и на каждом из них узнавал имена знакомых ему погибших лётчиков. И затем произнёс:
– Я надеюсь, бог вас не оставил, вы все отдали свои жизни за нас, и мы всегда будем молиться за вас!
Роберт стоял и думал. Он думал о многом и не обратил внимания, как автоматически вынул из внутреннего кармана брелок на цепочке, с изображением маленького самолётика. Роб никогда с ним не расставался, ему его подарил отец.
Роб стоял и смотрел на него, затем перевёл взгляд на небо и сам не заметил, как мысли его унесли в тот далёкий сорок четвёртый год.

ГЛАВА 3.

ТОМ БРУK.
В небе появились два немецких « мессера ». В такое время суток их никто не ждал. Обычно, если они и пытались досадить иногда, то это были уже последние, безнадёжные издыхания немецкой авиации, которая потерпела сокрушительное поражение, и ее вылазки были весьма необдуманными и нервозными. Беспорядочно отстреляв трассеры и выгрузив весь бомбовый запас в одну кучу, и как правило, редко накрыв цель, они уматывались восвояси, и большинство из них вряд ли долетали до своих баз, так как сбивались русскими или другими союзническими армиями.
Но были и такие. Они появлялись неожиданно, неизвестно откуда, и пара таких « мессеров » могла наделать много бед, их называли « призраками ». Эти « мессеры » особо ничем не отличались, но были уж слишком быстры и могли нести огромное количество бомб. И по слухам, ходившим по эскадрильям от тех, кто на себе испытал их незваный визит, говорили, что это было сущим адом. Были разговоры, что в большей мере доставалось русским, чем американцам или англичанам. Но англичанам тоже приходилось несладко, и вообще, среди лётного состава англичан к русским относились теплее, чем к американцам, так как вторые, с открытием « второго фронта », уж слишком увлекались бомбометанием, не щадя ничего и никого с А вот к русским относились с уважением, они сражались отчаянно, и их лётчики были классными бойцами, и к какому бы они режиму ни относились, боец бойцу всегда отдавал должное. Хотя, конкретно те, кто сидел в окопах и шёл в атаку или поднимал самолёты, те всегда были рады любой помощи, и не имело значения, кто делает эту победу – русские или англичане, американцы или французы, в эти дни главным было сделать её, ну а потом уже делить лавры. Конечно, тогда никто не мог знать о секретных переговорах в некоторых союзнических государственных верхах с немецкими главнокомандующими, чтобы последние как можно меньше оказывали сопротивление на союзнических фронтах, а Советской армии наоборот оказывали жесточайшее сопротивление, чтобы тем самым затруднить ее продвижение вглубь Европы. И по этим причинам русские несли огромные потери, но ценою многих человеческих жизней всё же продвигались к Германии. А союзнические армии, напротив, шли довольно быстро и серьёзно сталкивались только с фанатично настроенными вояками, ещё верующими в великого фюрера. Но всё же это были не те немцы, которые шли в начищенных сапогах под барабанную дробь по Европе в начале сороковых, уверенные в себе и в своей непобедимой армии. И если союзники пошли с ними на какой-то компромисс, то значит они действительно сильно опасались расползания коммунистических идей в Европе, и кто знает, не поведи они себя тогда так, чем бы всё закончилось, и какая бы стала после войны « цветом » Европа, а может и весь мир. Но тогда простые воины этого ничего не знали, они героически выполняли свой долг и отдавали свои жизни, ни на минуту не задумываясь, что поступают неправильно.
Так и эти два « мессера », наверное, заблудились, но с каждой минутой их приближения к базе было видно, что они идут точно и целенаправленно, все поняли, что это – « призраки ». Эскадрилья была поднята по тревоге уже давно, но взлететь удалось всего трём машинам, так как немцы уже начали сбрасывать бомбы и несколько бомб угодило на взлётную полосу, полностью разрушив её, и взлететь другим самолётам было невозможно. И всё же, три английских самолёта против двух « мессеров » – это было уже что-то, и тем более, в небе находился один из самых лучших пилотов – Том Брук. Он был легендой эскадрильи, мастером своего дела, а дел он наделал много, на его счету было двадцать четыре сбитых самолёта, шесть раз он сам терял своих крылатых коней на боевых вылетах. Его везению завидовала вся британская авиация. 3а всё время, которое он отвоевал, ни одного серьёзного ранения, почти всегда отделывался лёгким испугом, среди немцев ему не встречался достойный противник. Правда, один как-то досаждал ему, видно среди немцев он был тоже не подарок.
На одном из боевых вылетов они встретились, и их дуэль длилась почти час. Расстреляв друг в друга все боеприпасы что у них имелись, они ещё несколько минут летали друг за другом, изыскивая хоть какой-нибудь способ уложить соперника, но так и разлетелись ни с чем, помахав друг другу крыльями, как бы говоря, что встреча ещё будет, и бой ещё не окончен.
Хороший боец всегда уважал другого бойца, если тот мог оказать достойный отпор. Том относился к лётчикам именно такого, бойцовского склада. Иногда он увлекался поединком и его заносило бог знает куда, и только чудом он возвращался на базу, а иногда и « на своих двоих ». Конечно, многие из командного состава были им недовольны, не то чтобы именно им, нет, а именно его вседозволенностью. Были даже такие, которые предлагали как-нибудь его остепенить, чтобы другим неповадно было. Но дальше предложений дело не шло, потому что были и другие.
А для других – напротив, он был гордостью британской авиации, на него равнялись, о нём ходили разные истории, чуть ли не небылицы. Самая ходовая из историй – это как он однажды возвращался после ночного вылета, изрядно потрёпанный, почти все приборы вышли из строя, и он летел на ощупь т. к. был уверен, что находится на своей территории.
Завидев первые намёки на аэродром, решил приземлиться. После того как он сел, поставив самолёт в ряд с другими, даже не обратил внимание на них, да, впрочем, они, как и везде, были накрыты маскировочной сеткой, а по силуэту, да ещё и в темноте, отличить « мессер » от любого другого истребителя было почти невозможно. Так что Том был уверен, что сел к своим, на одну из баз английских ВВС и направился в командный пункт, доложить о себе и сообщить в свою эскадрилью о том, что он жив и здоров и как только отремонтируется, то сразу же прибудет. Он смело шагал по взлётному полю по направлению к зданиям. И уже почти дошёл, но решил сначала сходить по « лёгкому », уж слишком давило на мочевой пузырь. Найдя подходящее местечко, Том принялся, за своё « мокрое дело », но не успел до конца оправиться, как к нему рядом пристроился ещё кто-то. В полумраке-то сразу не различишь, кто есть кто. Том ему и говорит, естественно, на английском.
– Что браток, тоже приспичило?
Немец, как услышал английскую речь, так сразу мочиться и перестал, и надо же, оказался тоже не промах парень, на хорошем английском отвечает Тому,
– Да нет, уже перехотелось – и ещё спросил, не он ли сейчас приземлился? Том ответил, что именно он, рассказал вкратце немцу, что и как, и спросил где находится штаб. Немец немного помолчал и сказал:
– Не знаю, как тебя сюда занесло, но если бы ты дошёл до штаба, тебе захотелось бы не только отлить, но и в штаны наложить.
И с этими словами он вытащил из сумки фонарик и направил его лучом в лицо Тому… Ослепив его, он другой рукой достал из кобуры пистолет, передёрнув затвор, нацелился на него, затем быстро посветил фонариком на себя, так, чтобы тот увидел, с кем имеет дело. Когда Том увидел, кто перед ним стоит, у него вырвалось только одно: «Чёрт!»
Да, они узнали друг друга. Мало того, что Том угодил к немцам, так он ещё, для полного счастья, встретился с тем немцем, лётчиком, с которым бился целый час. Том понял, что влип по уши и, кажется, летать ему больше не придётся. Но когда немец выключил фонарик, Том сначала ничего не понял, он стоял как вкопанный и ждал в темноте выстрела, но ничего не происходило. Ещё немного постояв, немец спросил, как его зовут? Том назвал своё имя, немец назвал своё, его звали Курт. Он объяснил Тому, что за всю войну он ещё ни разу никого не убил. Том понял, что Курт имел в виду. Когда воюешь в небе, у тебя есть цель, и ты её накрываешь, но ты не видишь жертв своего деяния, хотя и понимаешь, что война без жертв невозможна, но вот так, чтобы в упор пристрелить человека – это совсем другое и с ходу на это не каждый решится, тем более в первый раз. Они стояли в темноте и долго разговаривали, им было о чём спросить друг друга. Переговорив, оба поняли, что, в принципе, они думают одинаково и рассуждают так же, только каждый смотрит на происходящее со своей колокольни. В самом конце разговора Курт сказал, что жаль было бы ему видеть, как такой ас, как Том, найдёт свою смерть не там, где ему полагается. И на этот раз Том его прекрасно понял: морякам – море, лётчикам – небо, пехотинцам – земля. Курт сказал, что ему хотелось бы встретиться с ним в честном бою и биться насмерть, т. к. он считает его своим врагом. И если бы он оказался в такой ситуации, то надеется, что Том поступил бы так же, как он намеревается поступить с ним.
Toм стоял и думал. Конечно же он не знал, как бы повел себя Курт, окажись он на его месте. Ну а дальше всё было по-деловому. Курт объяснил Тому, что когда механики делают прогонку двигателей самолётов после ремонта, самолёты стоят с заправленными баками и запущенными двигателями, работая по несколько часов без пристального наблюдения, и что ему остаётся только незаметно подобраться, вытащить из-под колёс стояночные колодки, забраться в кабину и «ауф фидерзейн!». По темноте никто сразу ничего не поймёт, а там – ищи ветра в поле. Курт немного помолчал, а потом добавил: «Другого выхода нет! Внутри аэродром почти не охраняется, но вот снаружи и мышь не проползёт, да и не выползет. Так что выход один! » И он показал пальцем в небо и добавил:
– Откуда пришёл туда и уходи!
И когда они расставались, и Том уже уходил, Курт его окликнул: « Слышишь, англичанин, я тебя всё равно собью когда-нибудь!». И на этом они разошлись в разные стороны.
Том сделал всё так, как ему говорил Курт, и через мгновение он уже был в воздухе. Оставалось надеяться на то, что немецкие механики, как всегда, знают своё дело, и двигатель самолёта не подведёт. Долетев до своих застав уже к рассвету, Том, конечно, наделал небольшой, если так можно выразиться, переполох у себя на базе… Это было что-то, когда все увидели, как к ним на посадку заходит немецкий истребитель.
Вот такие истории ходили о нём. Рассказывая эту историю, рассказчики, для красного словца, добавляли от себя, как немцы, обнаружив у себя английский самолёт, были изумлены, что кто-то у них, внаглую, поменял разбитый самолёт на только что отремонтированный и, без всяких проблем, улетел. Да, его везению можно было только позавидовать.
И за это ему многое прощалось, да ещё 24 сбитых самолёта, как ни крути, перетягивали чашу весов в его сторону, с этим нельзя было не считаться.
А с Куртом он больше так и не встречался.
Вот такой «орёл» сейчас находился в воздухе, и только на него была вся надежда. Все взоры на земле были устремлены вверх, следя за тем, что происходит в небе.
Два « мессера » устремились за вторым англичанином, и уже исход был, как бы, ясен. Но тут на помощь подоспел Том, немцы отпустили второго и вынуждены были изменить курс, т.к. находились в невыгодном положении к Тому, и он мог их расстрелять сбоку. Один « мессер » взял вниз, дав небольшую очередь, но, так никого и не задев, пошёл на разворот. На некоторое время Том выпустил « мессеры » из виду, да к тому же он оказался против солнца и было трудно различить, кто есть кто. Тому срочно надо было сменить позицию, но тут он услышал в наушниках голос своего диспетчера: « Семёрка, семёрка, ответь, как слышишь? », и далее последовало:
-Том они у тебя на хвосте!
Диспетчер понимал, что Тому мешало солнце, и пока он отыскивал « мессеров » впереди, они облетели его сзади. Тома спас его напарник, он, к счастью, оказался в более выгодном положении. Правда ему немного мешал сам Том, он боялся, что может задеть его, но такого шанса больше могло не быть, а если не стрелять, то наверняка будет нелегко уйти от мессеров, которые уже приготовились атаковать. Одно мгновение, и развязка могла оказаться плачевной, и напарник Тома выбрал правильное решение. Он, не раздумывая, открыл огонь, трассеры прошили бак одного мессера и чуть зацепили хвост Тома. « Мессер » шёл ровно, даже не шелохнулся, но через несколько секунд его крутануло в воздухе, как пропеллер, и он разлетелся на мелкие кусочки. Напарник сам не успел увернуться от обломков, его сильно задело, самолёт потерял управление и ему пришлось прыгать с парашютом… В то же мгновение второй « мессер » открыл огонь по Тому, но взрывная волна от первого « мессера » отнесла его в сторону, и трассеры прошли в нескольких метрах от Тома. Всё произошло очень быстро, но Тому хватило времени уйти в сторону и разобраться в обстановке. Он нырнул вниз, сделав мёртвую петлю, оказался прямо пoд « мессером » и, в вертикальном положении, расстрелял немца. Многие, наблюдавшие за боем с земли, вздохнули облегчённо, когда горящий « мессер » пошёл вниз, но через несколько мгновений все поняли, какая трагедия может произойти. Горящий « мессер » падал прямо на госпиталь, стоящий неподалёку от базы. Было неизвестно, намеренно ли немец направил свой горящий самолёт на госпиталь или он был мёртв, и машина сама выбрала себе последнюю цель. Но так или иначе, в госпитале находились сотни раненых, и на самом здании были опознавательные знаки с красными крестами, и не заметить этого сверху было нельзя. Обычно госпитали не подвергались бомбёжке – война войной, но конвенция соглашения срабатывала, да, в конце концов, кодекс совести присутствовал у каждого лётчика, на чьей бы стороне он не воевал. По-видимому, машина была неуправляема.
Том, выходя из боевой позиции, снова услышал голос диспетчера: « Семёрка, это земля! Немец идёт прямо на госпиталь! »
У Тома мгновенно сработала реакция, и он бросился вдогонку за « мессером », но так как он уже далековато отлетел, то получилось, что он шёл не вдогонку, а, как бы, приближаясь под прямым углом к вражескому самолету. Том понимал, что у него есть только один шанс – расстрелять « мессер », чтобы тот взорвался в воздухе, или тот рухнет прямо на госпиталь. Том приближался прямо под углом, держа прицел и спусковой крючок наготове. Он понимал, что у него шанс пятьдесят на пятьдесят, на то, что он попадёт. Да если и попадёт, где гарантия что самолёт взорвётся в воздухе? Том, где-то в подсознании, уже знал, как поступит, и сейчас только взвешивал, даже не взвешивал, а просто рассуждал. Он понимал, что у него нет другого выбора, именно у него, именно у Тома Брука, прекрасного лётчика с такой репутацией. Он был максималистом, и он должен был сделать всё до конца. Том вспомнил о своём сыне, и это поставило окончательную точку. Том знал, что его маленький сын Роберт находится в госпитале. Он постоянно ошивался там, среди раненых, слушал солдатские байки и лакомился сладеньким, которым раненые воины постоянно его закармливали. Рисковать не было смысла, и Том пошёл на таран.
Стоявшие на земле всё поняли, все стояли молча и смотрели. Даже диспетчер стоял молча и ничего не говорил, он понимал, что в такие секунды человек находится один, и в постороннем присутствии не нуждается. Человек рождается один и умирает тоже один. Всё замерло. Для Тома время как будто остановилось, он поймал себя на мысли, что сейчас думает только о том, как бы не промахнуться, хотя промахнуться у него было очень мало шансов. Вот он – сто метров, пятьдесят, двадцать, и Том подставляет « мессеру » свой бок. Удар, полная темнота…

ГЛАВА 4. ЕЩЁ ОДИН ШАНС НА ЖИЗНЬ.

Сквозь толщу темноты пробивался маленький лучик света. С каждой минутой он становился всё ярче и ярче. Одновременно со светом стал появляться странный свист. Свист и свет усиливались одновременно, в одной последовательности, с каждой секундой свист перерастал в гул, и терпеть его уже стало невыносимо противно.
Том открыл глаза. Яркий свет сразу же придавил зрение. Том прищурился, в ушах стоял гул, и вообще, у него было такое состояние, что он не мог ничего сообразить, если конечно это был ещё он. У него было ощущение, будто он видит через в замочную скважину всё, что происходит вокруг. И может это даже не он подглядывает, а его мысли, т. к. он осознаёт, что у него отсутствуют душа и тело, а мысли его где-то заперты, в каком-то страшном и тёмном месте, и никак не могут вырваться наружу. И, как « стоп кадр », в мыслях остались только удар и темнота, и снова удар и темнота. И где он теперь, и что с ним, он не может понять.
Тут он снова стал куда-то проваливаться, гул стал затихать, а свет блекнуть. Гул, превращаясь в свист, полностью прекратился и свет погас. Полный мрак. Но вот где-то далеко снова вспыхнул яркий свет, мысли бросились к свету, пытаясь хоть как-то зацепиться за него, но, по мере приближения к нему, стали останавливаться, обнаружив, что перед ними находятся, как бы, две двери. За одной дверью – полная тьма, а за другой – очень яркий и нежный свет, усиленно манящий к себе. Но как бы он ни был ласков и заманчив, мысли, почему-то, бросились в другую дверь, в полную тьму. И тут начало происходить что-то странное, мысли стали сливаться с чем-то в одно целое, и уже « Это », слившееся, бросилось вперёд. « Это » мчалось с огромной скоростью по каким-то лабиринтам, напоминающим огромные трубопроводы, или, скорее, человеческие вены с миллионами отворотов и ответвлений, и не заблудиться там было невозможно. Мысли в « Этом » стали паниковать. Они понимали, что это человеческие вены, что из них нет выхода, и им придётся носиться с жутким чувством безысходности по ним. Но « Это », не обращая никакого внимания на мысли, стремительно мчалось вперёд. Паника у мыслей уже достигала своего пика, когда « Это » резко развернулось и через мгновение выскочило из этого ада и, как бы, зависло в пространстве. И с той же секунды мысли стали ощущать, как у них исчезает чувство паники, и появляется чувство спокойствия и чувство полной гармонии с « Этим ». « Это », в свою очередь, вися в одном положении, стало медленно разворачиваться назад. И перед мыслями открылась странная картина. В каком-то ярком пространстве висело огромное тело, чем-то напоминающее огромное здание с миллиардами маленьких окошечек, которые были плотно закрыты, и было ясно, что Это » только что вырвало мысли из одного из этих окошечек, которое сразу за ними захлопнулось.
Прилив чувств снова захлестнул мысли, зрелище это было очень внушительным. Мысли себя ощущали песчинкой в этом организме, если так можно выразиться. Волнение всё возрастало, и усиливалось чувство ничтожества. Но вдруг « Это » снова стало поворачиваться, вместе с мыслями, было чувство, что «Это» специально показало мыслям, насколько они ничтожно мелки без « Этого » и что только с « Этим » они могут чувствовать себя в безопасности. А « Oн » – это не более чем мысли, которые часто противоречат душе и разуму. Полностью развернувшись, « Это » стало уносить « Его » от этого места, и с каждой секундой удаления « Он » чувствовал, как « Ему » становилось всё легче и спокойнее, пока всё не исчезло.
Том открыл глаза. Но на этот раз он чувствовал свои глаза, своё тело, он мысленно помолился, чтобы это опять был не сон, или ещё что-то. Хоть и во сне, но снова перенести это ощущение у него не было никакого желания. Открыв глаза, он сразу увидел перед собой медицинскую сестру, она смотрела на него и, увидев, что у него открылись глаза, сразу стала кого-то звать. Через мгновение вокруг Тома образовалась какая-то возня, все засуетились, но один из них, пожилой мужчина в белом колпаке и с пенсне на носу, должно быть главный, стал что-то кричать Тому в ухо. Том всё прекрасно понимал, только не мог понять одного, почему тот так громко орёт. Мужчина привстал и сказал сестре:
– Он ещё ничего не понимает, но вы с ним разговаривайте, он не должен снова потерять сознание, его надо как можно дольше держать в сознании.
Теперь сестра принялась орать ему в ухо:
– Том, вы слышите нас? Если слышите – моргните!
Тому порядком надоела вся эта ерунда, и он отчётливо рявкнул: « Сестричка! Может хватит орать в ухо? Перепонки уже не выдерживают! ». И чтобы не обидеть её, он улыбнулся. У сестрички сначала слегка отвисла челюсть, затем её улыбка растянулась до ушей. Она захлопала в ладоши и стала негромко кричать:
– Он пришёл в себя! Он пришёл в себя!
К нему снова подскочил мужчина в колпаке и стал смотреть Тому в зрачки и спрашивать, не кружится ли у него голова и не тошнит ли его. Убедившись, что Том в полном сознании и чувствует себя весьма удовлетворительно, он дал сестре распоряжение, чтоб она поставила ему какой-то укол. А сам, похлопывая легонько Тома по плечу, сказал:
– С возвращением, голубчик! – и добавил, что Тому нужен строгий покой и с этими словами покинул палату.
Тем временем, когда сестра стала делать укол в вену, Том спросил её: «От чего этот укол? »
Медсестра, сделав своё дело, вежливо ответила:
– Это чтобы вы немного поспали.
Ох, как Тому не хотелось спать, но было уже поздно – укол подействовал, и он уснул.
Том проснулся от того, что кто-то держал его за руку, Он увидел, что возле него стоит его сын Роб, и что-то шепчет сам себе с закрытыми глазами. Том приподнял руку и потрепал его по голове. Роб сразу же прилип к нему щекой к щеке и тихонько, на ухо, сказал:
– Пап, ты только не умирай, и не оставляй меня одного.
Том обнял его, и, чуть сдерживая слёзы, сказал ему:
– Нет сынок, я тебя не оставлю, ведь мы с тобой одни на белом свете’.
И опять полохматил его голову.
Они действительно были одни, и Том всегда знал, что если с ним что-нибудь случится, то Роб останется совсем один.
В самом начале войны, когда Том сбил свой первый самолёт, его отпустили на несколько дней домой. Когда он приехал, то застал непристойную картину. Его жена спуталась с каким-то дельцом, тот её посадил на коку. Робу тогда было около пяти лет, он жил у соседки, потому что с матерью находиться было невозможно. Она забывала про него и могла не кормить целыми днями. Сжалясь, соседка забрала его к себе. Когда Том приехал, он развёлся с женой, хотя и очень любил её, забрал сына и увёз с собой. Оставить его у своих родственников он не мог, по причине их отсутствия – он был сиротой. А родителям жены ребенка не отдал, потому что она могла в любое время его от них забрать, а затем опять где-нибудь бросить. И он мог его больше никогда не увидеть. С такой матерью, какая была бы у Роба жизнь – одному богу известно, да и хотелось хоть как-то отомстить ей за измену. А через некоторое время, дом, где жили её родители, попал под бомбёжку, и никто не уцелел. Тогда-то Том и поблагодарил бога, за то, что он позволил забрать Роба с собой. Позже, от случайно встретившегося знакомого, Том узнал, что его бывшая жена покончила собой, приняв большую дозу наркотиков.
Когда он привёз Роба в эскадрилью, начальство было против. Многие говорили, что это неправильно, что ребёнок должен жить в приюте, и так далее, но потом смирились. И стали поговаривать, что, если бы не Роб, Тому бы так не везло. Он всегда и возвращается только из-за того, что не на кого оставить сына, и Роб стал вроде талисмана Тома.
Том гладил Роба по голове и думал, как же он похож на свою мать.
До сих пор Том испытывал к ней какие-то чувства, ведь он её сильно любил, Когда они познакомились, она была леди по всем пунктам. Может быть, у них было бы всё о’кей, если бы не война. У кого-то она унесла родных и близких, у Тома она разрушила его маленький мир, который он создал. Конечно, он много думал о том, правильно ли он поступил, бросив жену, даже не переговорив с ней и не дав ей никакого шанса оправдаться. Но он никак не мог поверить и тем более простить ей измены, хотя она была и больна.
Эта сцена его ещё долго преследовала, и вот сейчас он ощутил горечь произошедшего, как будто это было только что, он снова вспомнил всё.
Когда Том приезжал на побывку, он на всех парах мчался к своим. Первым его желанием было – обнять свою семью, прижать их обоих к себе, и долго-долго не отпускать. Подходя к дому, он предвкушал встречу, несколько раз представлял себе, как это будет. Тем более, когда человек каждый день ходит под смертью, его чувства к близким обостряются, а когда человек постоянно живет рядом с близкими, любовь и чувства понемногу притупляются. Только вдали от дома, особенно, если тебя постоянно преследует мысль, что ты можешь никогда и не увидеть своих близких. Эти мысли иногда доводят до безумия.
Том, рассуждая обо всём этом, зашёл к себе во двор. Они жили в большом трёхэтажном доме, с большим двором, но только его окна выходили в этот двор, а у соседей – на бульвар. В дом было два входа – один парадный, другой через двор. Том всегда ходил через двор и сейчас он не изменил своей привычке. Когда он шёл по двору, везде висело и сушилось бельё, все всегда сушили здесь своё бельё. Том, пробираясь сквозь простыни и пододеяльники, свисавшие аж до самой земли, никак не мог разглядеть своих окон. Он жил на первом этаже и бельё загораживало видимость, но когда он отдёрнул последнюю простыню, то встал как вкопанный. То, что он увидел, не могло уложиться в его голове. Окно было открыто, его жена стояла около окна, её голова была слегка откинута назад, глаза были прикрыты, и было видно, что она возбуждена. Сзади, прижавшись, ее обнимал какой-то тип, его руки водили по её телу. То по обнажённой груди, то по её шее, и её тело содрогалось от толчков. Том стоял, и не знал, как взять себя в руки, ноги словно приросли к земле, рука так сильно сжимала ручку чемодана, что Том не почувствовал, как до крови придавил себе палец о заклёпку, кровь побежала по пальцам и стала капать на чемодан. В этот момент она приоткрыла глаза и, конечно же, сразу увидела Тома. Она на мгновение дёрнулась, но потом, поняв, что уже всё бессмысленно, и что это – конец, немного обмякла и продолжала заниматься тем же, чем занималась, но на этот раз смотря Тому прямо в глаза, как бы говоря ему, что очень жаль, что так всё произошло. Том сделал шаг назад, и, ещё не приходя в себя, поплёлся прочь, сбивая подпорки, поддерживающие верёвки с бельём. Он ещё долго бродил по городу и не мог поверить в то, что увидел. Понемногу придя в себя, он вспомнил о сыне, и это дало ему немного сил, отвлекло его от необдуманных поступков, и он снова направился к дому, где когда-то был счастлив. Том, в первое время, часто вспоминал эту сцену и всегда очень болезненно переживал, так и на этот раз, сердце у него сжалось, комок подкатил к горлу. В такие минуты ему бывало тошно, всё казалось бессмысленным. Люди, которые годами стремятся создать, ценой многих усилий, свою жизнь, думают, что если они смогут сохранить её такой, какая она есть, то никто не сможет вмешаться и изменить её. Оказывается, этот мир очень хрупкий и беззащитный, и любая случайность может разнести её в пух и прах, и стоит ли вообще создавать, чтобы потом всю жизнь думать, как это всё удержать.
Том принадлежал к разочаровавшимся людям, все ценности он пересмотрел уже давно и жил по своим особым правилам. Многим это не нравилось, но ему было на них наплевать, и не то чтобы он был очень смелым человеком, скорее он был безразличным, а оттого – отчаянным и благородным, так распорядилась жизнь.
Дверь в палату открылась, и Том увидел, как к нему ринулась целая толпа сослуживцев. Первым подскочил диспетчер Круз, он был одним из самых близких друзей Тома. Kруз был намного старше Тома, но относился к нему, как к ровеснику. Том был седьмым лётчиком за всю войну, с кем работал Круз. Первые шесть – все погибли. Круз называл Тома « семёркой » и всегда, когда Том уходил на боевой вылет, говорил:
– Том, ты мне обещал, что восьмёрки у меня не будет!
Тем самым, желая ему благополучного возвращения. Вот они уже около двух лет вместе, и Том, как и обещал, всегда возвращался цел и невредим.
– За диспетчером толпились, выглядывая друг из-за друга, его товарищи по эскадрилье. Среди них Том увидел живого и невредимого напарника, который был с ним в последнем бою. Том поприветствовал его глазами и с благодарностью кивнул. Напарник так же молча подмигнул, кивая, как бы говоря: « Ладно, не стоит! ». Том оглядел других ворвавшихся посетителей, здесь был командир эскадрильи, ну и многие другие. Первое, что он услышал от Круза:
– Ну, сукин сын, и везучий же ты!!! Надо же, да про тебя вся армия только и говорит!
Круз видел, что Тому не терпелось узнать, как и что с ним произошло, так как Том говорил врачу, что помнит только удар и не более. Круз ему коротко всё рассказал, т.к. был очевидцем, от самого начала и до конца, всего, что произошло тогда в небе. Оказывается, когда Том пошёл на таран, он был уверен, что рассчитал всё точно, и что подставил « мессеру » бок самолёта. Всё выглядело именно так, но только Том всё же немного ошибся, и эта ошибка спасла ему жизнь. Его самолёт чуть не пролетел мимо « мессера ». « Мессер » только крылом задел хвост Тома, но так как удар был невероятной силы, у « мессера » сразу отрубило крыло, а у самолёта Тома хвост и часть фюзеляжа. « Мессер » от удара развернуло, и он тут же взорвался, до госпиталя долетели лишь мелкие горящие обломки, которые никакого вреда госпиталю не доставили. А вот с Томом было куда интересней. Его самолёт крутануло в воздухе, ведь он был без хвоста и почти без фюзеляжа, его закрутило как пропеллер, и он, изменив траекторию, стал, медленно вращаясь, падать. И он упал не просто на землю, а попал точно на лесополосу, посрубал, как ножом, молодые деревца, и остановился.
– А когда тебя достали, ты был без сознания, у тебя обнаружили только рваную рану на боку и всё. Внешний осмотр врача показал, что ты цел, вот только… – немного помолчав показал пальцем на голову – С головой не знают, всё ли в порядке, всё-таки такой удар. »
Круз отошёл от Тома, как бы отворачиваясь, после небольшой паузы добавил, как бы сам себе:
– А что у него может быть с головой? Он и раньше не знал, где она у него находится!
С этими словами он повернулся к Тому и спросил:
– Правда же, Том?!
При полной тишине все смотрели на Тома, Том улыбнулся, и палата содрогнулась от хохота. И под хохот Круз добавил:
– Не знаю, как голова, но мозги у него в порядке.
Уход за Томом в госпитале был на самом высоком уровне. Каждый из мед. персонала хотел хоть как-то отблагодарить своего спасителя. От такого внимания Том стал поправляться прямо на глазах, уже через три недели он стоял в строю и готов был снова летать. За то время пока он провалялся на госпитальной койке, войска продвинулись намного вперёд, и его эскадрилья готовилась к передислокации, поближе к фронту.
Роберт любил, когда идёт передислокация. Тот момент, когда отец брал его собой в полёт. Он ждал с нетерпением, когда наземные части эскадрильи переберутся на новое место назначения, и подготовят будущий аэродром для приёма самолётов.
Обычно они использовали брошенные немецкие аэродромы, но их всё равно приходилось изрядно штопать, так как немцы не оставляли после себя ничего целого, чтоб их враги не могли этим воспользоваться против них самих. Но иногда, когда им приходилось отступать в очень спешном порядке, и они не успевали разрушить все коммуникации, наступающим армиям доставались вполне пригодные объекты.
Так и было на этот раз. Почти нетронутый аэродром достался эскадрилье Тома, оставалось кое-что подправить и можно эксплуатировать. Так как подготовка шла полным ходом, Роб видел отца всё реже и реже.

ГЛАВА 5.

ПЕРЕКРЁСТОК СУДЕБ.

КУРТ ЛАМБРЕХТ.
Курт – это молодой, двадцатипятилетний, честолюбивый, хладнокровный, расчётливый, гордый и слегка наивный человек. Он никогда не лез вперёд, сломя голову, но и никогда не плёлся позади.
Когда Гитлер объявил о полной мобилизации, Курт не был одним из первых, которые бросились натягивать на себя форму. Он в то время учился в университете, на факультете по связям международных отношений. Пока молодые бригады маршировали по улицам городов Германии, Курт штурмовал историю и иностранные языки. Он был из интеллигентной семьи, а его дядюшка был военным атташе в Англии. И поздними осенними вечерами, в эту пору у дяди особенно обострялась его давнишняя болезнь – ревматизм, он многими часами сидел возле камина, накрывшись пледом, и рассказывал об Англии, о её культуре, дворцах. Дядя всегда говорил, что рад, что Англия сохранила монархию, и это неотъемлемая часть Английской империи, и с её утратой Англия потеряла бы свой статус в мировом значении, так, как это произошло в России. Когда они свергли царя, Россия перестала существовать, как великая держава. Смешалась куча народа, и провозгласила себя, бог знает кем. Он говорил, что сколько бы ни происходило в других странах революций и войн и как бы не менялись взгляды общества, страны никогда не меняли своих названий. Франция оставалась Францией, Англия – Англией и т. д, а тут – «Советы». Надо же додуматься! Они просто не уважают своих предков, которые поднимали Россию, отдавали жизни с криком: « 3а Россию!’.
Каждое поколение должно приумножить достоинства своей страны, возвеличить свою страну, и дать возможность своим детям сделать это.
Ну а то, что сейчас происходит в бедной России, и то, что там вытворяют Сталин и его соратники – это хуже геноцида. Объединять народы, смешивая расы, тем самым уничтожать индивидуальность и генность человека, превращая его в помойную яму, куда можно вывалить любой мусор. И поэтому им ещё откликнется, через многие поколения, если они раньше не перегрызут друг друга. « Мне многое не нравится у Гитлера – говорил дядюшка, – но то, что он решил очистить немецкий народ от всех примесей и создать чистого арийца, я с этим полностью согласен и буду его поддерживать до конца, пока у меня хватит сил. А то дай волю этим слюнтяям, – дядюшка имел в виду строй, который был в Германии до Гитлера, – так они Германию превратят в зоопарк. Вы посмотрите, сколько сейчас в Германии евреев! Ведь если это сейчас не остановить, мы, немцы, лишимся своей страны! А они только и ждут где им осесть, своего-то ничего нет, а как ни крути, Германия – это сердце Европы, и завладеть таким лакомым куском они были бы не прочь. Но Фюрер не дурак, он их заставит подавиться этим же куском!»
Дядюшка по натуре был человеком добрым и справедливым. Он никогда не имел претензий к какому-нибудь народу, но считал, что каждый народ должен жить там, где ему указал место господь и развивать свои культуру и быт так, как ему предназначено генами. И ни в коем случае нельзя смешивать кровь разных народов. Он всегда приводил пример – если свинью смешать с собакой, то она гавкать перестанет от лени, и есть её будет нельзя. Также и люди – от них будет мало пользы. А такие народы, как цыгане и им подобные, вообще должны быть уничтожены и стёрты с лица земли. Ну не дал им бог места на земле, значит у бога на это были веские причины.
Конечно Курт понимал, что дядюшка вряд ли знал древнюю историю в совершенстве, так как знал её он, кто и откуда произошёл, и что у него, то есть у дядюшки, эмоции преобладали над знаниями. Но как бы там ни было, Курт во многом был с ним согласен. В то время у всех молодых в умах летали эти идеи, и Гитлер умело подхватил и развил их, поэтому приобрёл огромную популярность, особенно среди молодых людей, которые готовы были идти с ним до конца, ради великих идей нацизма.
Но многое Курт не мог понять. Такие вещи, как сжигание книг, на которых учились целые поколения. Или изгнание многих умнейших людей из страны. Только в его университете были арестованы два умнейших профессора и ещё двум пришлось покинуть страну только за то, что они имели свои точки зрения на некоторые вещи, которые противоречили нацисткой идеологии. Но так как Курт был на стороне нацистов и полностью поддерживал их, то он вскоре сам вступил в их ряды и пошёл добровольцем в штурмовую бригаду. Война уже шла полным ходом.
Германия уже давно вторглась в Россию и нуждалась в лётчиках, т. к. у русских была тоже хорошая лётная школа, немцам в небе приходилось трудно.
Курта направили на лётные курсы, и уже в 1942 году он летал над Россией и набирался лётного опыта. Многое он перенял у русских. Он всегда восхищался их мужеством, они всегда бились достойно, до последнего патрона. Но когда у них кончались боеприпасы, они без всякого раздумья могли пойти на таран, это было у них привычным делом. Если их подбивали, и, если они могли управлять падающим самолётом, у них не было привычки выбрасываться с парашютом, они, как всегда, или шли на таран, или искали на земле хоть какую-нибудь цель, чтобы накрыть её собой. С ними было очень трудно воевать, у них не было такого понятия, как перемирие или какое-то сочувствие, Ничего подобного, они ненавидели немцев и били их, как могли и чем могли, безо всяких там компромиссов.
Это были пилоты от бога, и хотевшие драться до фанатизма. Вот такую школу прошёл Курт, пока его не отправили на западный фронт. Там было, конечно, полегче – французы, англичане, американцы. Они были лётчиками немного другого склада, конечно же, они зря не рисковали, и не из-за того, что были слабее духом, чем русские. Наверное, их было не так уж много, и каждый хороший лётчик был на счету. Но как бы там ни было, Курт чувствовал большую разницу, когда его перевели с Востока на Запад, у него было такое ощущение, что он вырвался из ада. 3а то время, пока он был в России, он приобрёл себе хорошую репутацию «аса». Его награждал железным крестом, лично, сам Фюрер, и он гордился этим.
Сейчас его служба заключалась в том, чтобы охранять воздушное пространство Германии от налётов английской и французской и американской авиации. Или, иногда, самим вылетать на боевые вылеты на их территории и наносить бомбовые удары по их аэродромам. Но обычно с таких вылетов мало кто возвращался, у них была очень сильная противовоздушная оборона, особенно у англичан, с их радарами, расставленными почти на каждом углу.
Курт служил недалеко от своего родного города. От части до центра города езды было около часу, и он частенько навещал своего дядюшку, так как мать умерла ещё в 1943 году, а отец с ними не жил ещё с детства, и у Курта был отчим. Курт всегда отчиму предпочитал дядюшку, который ему во многом заменил отца.
И когда он приезжал в город, то почти всегда навещал его, они по-прежнему сидели возле камина, и дядя ему рассказывал все новости и слухи, которые ходили по городу. Да Курт и сам уже понимал многое из того, что происходит вокруг. Можно было надеяться на чудо, правда многие распространяли слухи о каком-то оружии возмездия, но дальше слухов дело не двигалось, и положение становилось всё хуже и хуже. На восточном фронте немецкие войска несли огромные потери, и с каждым днём отступая, всё ближе и ближе подпускали русских к границам Германии. Об этом обо всём они беседовали с дядей и предугадывали исход войны.
Так и в этот дождливый вечер Курт ехал в город, ещё раз прокручивая в голове весь сегодняшний день. Ему надо было утром дать ответ начальнику штаба авиации о предлагаемом ему задании. Его вызвали сегодня в штаб эскадрильи и оставили наедине с начальником штаба, тот его спросил: « Сынок, не отвечай сразу на то, что я тебе предложу, это серьёзный шаг, мы знаем, что ты очень смелый и хороший лётчик. И только такие, как ты могут пойти на этот шаг. Ты, наверное, слышал, что у наших союзников, японцев, используют лётчиков-камикадзе»? »
После этих слов Курт аж привстал, он никогда не ожидал, что Германия возьмёт это в пример. Он, конечно, уважал мужество камикадзе, но всё-таки это люди с другими нравами, и, конечно же, с другой психологией и, тем более, они хороших лётчиков никогда не использовали как камикадзе. Так, добровольца научили, как поднять самолёт в небо и немного им управлять и всё, даже объяснять, как его посадить было ни к чему, только долететь до цели – и всё. А тут, как ни крути, Курт считал себя хорошим пилотом и думал, что может принести больше пользы, чем быть использованным одноразовым способом. Генерал сразу же понял его мысли и успокоил:
– Конечно же мы не пойдём на такие меры, как наши союзники, тем более разбрасываться такими лётчиками как вы, но предложение заключается в том, что после выполнения этого задания будет выбраться очень тяжело. Конечно, само задание несложное, потому что никто вас ждать не будет, но вот потом… И генерал вкратце рассказал Курту, что и как.
Курт от услышанного был в изумлении, план, который готовился уже давно, и который действует уже не один месяц, был очень жесток, но гениален. А суть заключалась в том, что по всей линии фронта, на уже оставленных немцами территориях, на всей границе Германии, были возведены секретные объекты. Обычно, они находились в горных местностях или сопках, как можно дальше от населённых пунктов. Это были подземные взлётные полосы, их ещё называли ячейками, в каждой такой ячейке находилось до 10 пар самолётов. Укомплектованные двойным вооружением они получались весьма тяжёлыми, но эффективными. Их задача заключалась в том, чтобы наносить удар с тыла, когда немецкие войска отступают, и линия фронта продвигается. Все засекреченные ячейки остаются на территориях, уже занятых противником. Естественно, противник всю ПВО подтягивает к линии фронта, тыл остаётся почти не охраняемым, все эскадрильи противника находятся далеко от линии фронта, и долететь до них практически невозможно, потому что, если тебя не собьёт ПВО над линией фронта, то они сообщат о пролетевшем самолёте, и эскадрильи поднимут в воздух, чтобы достойно встретить. А с ячеек одна пара может уложить весь аэродром, так и не дав подняться ни одному самолёту. Но самолёты с ячеек обратно не возвращаются, они бьются до конца. Если задание полностью выполнено, они уходят в определённый квадрат, где их ждут. Покидают самолёт, прыгая с парашютом, а самолёт на приспособленном автопилоте уходит в одиночный полёт, пока у него не заканчивается горючее. Выполняется задание перед заходом солнца, чтобы в темноте можно было уйти, выполнив задание. Если же лётчика сбивали, то он на, своё усмотрение, выбирал себе цель для тарана, или принимал капсулу с ядом, в любом случае, он не должен был попасть в плен, чтобы не информировать противника о секретном задании.
И поэтому каждого лётчика информировали отдельно, на тот случай, если один из находящихся в паре не выполнит все требования и предписания задания, то напарник обязан:
1. Расстрелять его в воздухе.
2. Если лётчик, после поражения его самолёта, выбрасывается с парашютом, напарник обязан расстрелять его парашют.
3. Если, при выполнении задания, завязался бой, и никак нельзя уйти от преследования, значит надо биться до конца, с хвостом в заданный квадрат лететь запрещено.
4. Если лётчик выполняет всё задание до конца, его мобилизуют, и он живёт под присмотром, до окончания военных действий или до рассекречивания объектов, когда их надобность отпадает.
Всё было предусмотрено до мелочей, чтобы защититься от утечки информаций, и Курт прекрасно понимал, что его отказ означал бы его конец. Так как он уже много знал и сейчас он не был уверен, что его уже не « пасут ». Он ехал и смотрел, нет ли за ним « хвоста », но сколько он не высматривал, ничего такого не заметил. Значит они действительно, когда отбирают, долго наблюдают за человеком, пока не решат предложить ему это задание. Kурт ехал и думал – интересно сколько ещё всяких штучек заготовлено у нас? А может действительно существует и оружие возмездия? И просто не пришло ещё время для его применения. Ах, если бы он знал, для чего изначально предназначались эти ячейки и сколько мог один самолёт наделать бед, но, к счастью, они были использованы только для той цели, для которой они и были использованы.
Курт, размышляя, стал подозревать, что возможно, неслучайно его перебросили с восточного фронта? Может, они уже давно имели на него виды? С этими рассуждениями Курт не заметил, как докатил до города. На этот раз у Курта не было никакого желания ехать к дяде, он хотел сегодня расслабиться, может в последний раз, если завтра он даст своё согласие, а он, естественно, его даст. Они знают, к кому подходить с таким предложением.
Курт остановил машину около бара, где он частенько засиживался с друзьями. И на этот раз он хотел с кем-нибудь посидеть и отвлечься от мыслей о завтрашнем дне. Зайдя в бар, Курт огляделся и нашёл взглядом мало-мальски знакомую компанию. Но ему это было в самый раз, никто не будет задавать идиотских вопросов – Как у тебя жизнь? – и т. д. В таких компаниях все говорят об общем, и Курта это устраивало. Он подошёл к барной стойке и, заказав себе бутылочку коньяку, пошёл к тем, кто уже махал ему руками, приглашая к себе.
Курт опустошал уже вторую бутылку коньяка, и в баре почти никого не осталось. Время было 3 часа ночи, когда кто-то подошёл к нему сзади и положил руку на плечо.
Курт медленно обернулся и не поверил своим глазам. Он увидел своего давнего приятеля, уже тоже изрядно подпитого. Правда, когда он его видел в последний раз, на том была форма лётчика, а сейчас он был одет в форму « СС ». Курт встал и воскликнул: « Ганс, это ты?! »
Они обнялись, похлопали друг друга по плечам, Курт сразу почувствовал, что у Ганса на правой руке протез. Они уселись за стол, Курт посмотрел на Ганса и спросил:
– Старина, сколько же мы не виделись? В последний раз под Сталинградом, там нас разбросали по разным эскадрильям и больше я о тебе ничего не слышал.
– А что обо мне слышать? – опрокидывая рюмочку с коньяком, и слегка поморщившись, ответил Ганс.
– У меня всё плохо, если можно так сказать, видишь, поменял форму, а вместе с ней и душу – он налил себе ещё одну рюмку и выпил её залпом, опять поморщившись, спросил:
– Ну, а ты, я вижу, всё летаешь? А я вот – он положил руку на стол, на ней была чёрная перчатка – Отлетался. Ещё в начале 44-го. Чудом выбрался из кабины, но, когда уже открылся парашют, потерял сознание. Как приземлился – не помню, ну да ладно, не хочу вспоминать, все в прошлом. Сейчас вот уже год, как служу комендантом форта, у нас там не соскучишься. А вообще, что мы сидим в этой дыре? Поехали ко мне, посмотришь моё хозяйство, да и поговорим по-людски, а то сейчас набегут сюда какие-нибудь вояки и всё, будет бардак.
Курту было, в принципе, всё равно, он был уже изрядно подпитый, он только спросил:
– А это далеко отсюда?
Ганс ответил:
– Да нет, не успеешь и бутылку начатую распить, как доедем.
Курт покачал головой:
– Нет, мой друг, за рулём я не пью, это в небе я бог, а на земле – простой смертный.
Ганс, расширив глаза, сделал удивлённый вид и сказал:
– А, зачем за рулём? У меня машина с водителем, а твою, как приедем, я дам распоряжение, и её пригонят без проблем!
Курту понравилось такое решение, они встали, обняв друг друга, и, шатаясь, поплелись к выходу.
Всю дорогу они проболтали ни о чём, распивая бутылочку, которую прихватили с собой. И действительно, минут через сорок, они были на месте. Курт, выходя из машины, обратил внимание на высокие каменные стены с колючей проволокой и огромными воротами. Разглядывая всё это, он сказал Гансу:
– Сколько ездил по этой трассе, никогда не обращал внимания на это.
Ганс, положив ему руку на плечо, приобняв его, сказал:
– И никогда не заметил бы. С трассы это заведение не видно, только если с воздуха, но ты, наверное, здесь не летаешь – и он захохотал.
Заходя вовнутрь через КПП, Ганс дал распоряжение, как и обещал, чтобы пригнали машину Курта. Они прошли по узкому коридору и очутились во внутреннем дворе форта. Перед Куртом открылась неописуемая картина. Фортом оказался самый настоящий концлагерь. Курт посмотрел на Ганса и спросил:
– Ганс, это же лагерь, куда ты меня привёз?
Ганс сделал удивлённый вид и ответил:
– А ты хотел здесь увидеть рыцарей в доспехах? « 
И он опять захохотал, потом дёрнул Курта за рукав, сказал:
– Ладно, пошли, здесь не на что смотреть, вот внутри – вот там да! Тебе должно понравиться. Ты правильно, Курт, сказал, это лагерь, но какой, ты сейчас сам увидишь.
Они прошли по зданию, поднялись по узкой лестнице на второй этаж. Ганс открыл дверь и перед Куртом открылась картина, которую он ещё не видел. По обе стороны от дверей стояли надзиратели-охранники. Изнутри хлынул поток воздуха, Kурт сразу сморщился – тут был очень спёртый воздух. Коридор тянулся на несколько десятков метров, через каждые метров пять висели тусклые лампы, освещая определённые участки коридора, и от этого коридор казался ещё длиннее и мрачнее. Где-то в середине стояла печь, около неё лежала большая куча дров. По правую сторону были номера, хотя даже номерами их назвать было нельзя. Они больше напоминали гигантские клетки, в каких, в зоопарке, держат зверей. Одна такая клетка соединялась с другой, и так по всему коридору. В самих клетках освещения было довольно много, это, наверное, было сделано специально, чтобы находившиеся в клетках не могли видеть того, что происходит за её пределами. Курт обратил внимание, что лампы, которые идут вдоль коридора, находятся параллельно к входу каждой камеры и направлены так, чтобы при выходе свет падал прямо на выходящего из клетки. Что творилось на том конце коридора Курту не было видно, но, по-видимому, на той стороне была та же самая картина, и там также стояли надзиратели. Курт знал, что в клетках находятся люди, и ему казалось, что сотни глаз сейчас пристально следят за ним, пожирая его целиком. И из-за этого он никак не мог решиться посмотреть на них. Как бы рассматривая всё вокруг, но не задерживая взгляд даже на долю секунды на клетке, его переполняло непонятное ему чувство. Он никогда не оказывался в такой ситуации. И оставь его в таком положении, он простоял, бы, наверное, всю жизнь, не посмев шелохнуться.

Но тут Ганс вывел его из транса:
– Ну как, впечатляет моё хозяйство?
И он показал рукой на клетки. Курт и на этот раз не осмелился посмотреть, только смог выдавить:
– Ну да…
– Ну, тогда вперёд!
Ганс подтолкнул его, и, как бы поддерживая его своим протезом за плечо, повёл по коридору. – Да, предупреждаю, они нас не видят, но слышат!
И он повернул Курта прямо перед входом. Тому ничего не оставалось, как посмотреть туда. Перед его взором открылась любопытнейшая картина. В клетках находились одни женщины, они были разных лет и различных народностей. Пробежав взглядом по всем, Курт не обнаружил ни одной белокурой. Все были брюнетками, и почти все коротко подстрижены. У некоторых были платки на голове, и не было видно волос. Курт немного расслабился, когда увидел, что на них никто не обращает внимания, и все они заняты своими делами.
Он поймал себя на мысли, что ему стало даже интересно и он первый тронулся дальше по коридору, рассматривая камеры. В остальных происходило то же самое, что и в первой. Курт дойдя почти до середины, оглянувшись, увидел, что Ганса с ним нет, и тут же услышал, около первой камеры какой-то шум. Женщины в клетках оживились, стали прислушиваться, что происходит. Курт направился обратно к выходу. Дойдя до первой клетки, увидел, что первая камера открыта, и на полу лежит вся мокрая и, по-видимому, избитая молодая девушка. Она не подавала никаких признаков жизни. Около неё стояли два надзирателя, и Ганс, присевший над ней на корточки, снизу вверх смотрел на надзирателей и о чём-то с ними говорил. Все остальные женщины в камере стояли в две шеренге, друг против друга, и смотрели друг другу в лицо.
Курт подошёл поближе и услышал, о чём Ганс говорит с надзирателями:
– А вы уверены, что она ещё жива? Зачем вы её снова сюда приволокли? Надо было бросить в карцер! »
Один надзиратель, оправдываясь, сказал:
– Господин комендант, но она ещё живая, а в карцере она скорее всего околеет.
Ганс рявкнул:
– Я сказал – в карцер! ».
Двое надзирателей, резко схватив её за руки, поволокли девушку по коридору. Курт стоял опешив, смотрел на происходящее и не смел даже шелохнуться.
Ганс не был похож на того Ганса, которого он знал. Всего лишь несколько минут назад перед ним стоял совсем другой человек, которого Курт не знал и никогда бы не хотел знать.
Надзиратели, волоча девушку за руки, упёрлись в Курта. Они остановились и молча ждали, пока Курт отойдёт в сторону и даст им пройти. Курт стоял как вкопанный, он не обращал никакого внимания на них, а смотрел прямо на девушку. Они подтащили её так, что она чуть не уперлась головой ему в сапоги. Она лежала на спине, даже не лежала, висела на руках. Голова откинута назад, и получилось так, что её лицо смотрело прямо на Курта, только вверх тормашками. Её глаза были закрыты, на лице были ссадины, и на губах была видна засохшая кровь. Вдруг она приоткрыла глаза, посмотрела на Курта и край её губ содрогнулся, толи она хотела улыбнуться и тем самым показать своё презрение, а может это были нервные судороги. Но так или иначе, она снова потеряла сознание, если это состояние можно назвать сознанием.
Курт сделал шаг назад и отошёл в сторону. Надзиратели потащили её дальше по коридору, волоча голыми босыми ногами по каменному полу.
Ганс вышел из камеры, поправил на себе кепку, подошёл к Курту и сказал:
– Видишь, Курт, с кем я здесь имею дело? Что те, – он показал на женщин, – Да и что те – он показал на надзирателей. – Одна мразь. Да ладно, ты не перенервничай.
И он потрепал Курта по волосам.
– Я сам поначалу не мог привыкнуть, а сейчас смотрю на это совсем иначе. Ну, да ладно! Да очнись ты!
Ганс снова потрепал Курта, на этот раз по плечу.
– Лучше посмотри, какой у меня гарем, любой султан позавидует. Я имею в виду количество, качества хотелось бы желать лучшего.
Курт посмотрел на Ганса и со злостью выдавил:
– О каком качестве ты говоришь, если вы превратили их в животных?! ».
Ганс намёк понял, и посмотрел на Курта без теплоты:
– Да я смотрю, друг мой, ты совсем отрезвел. Давай-ка пойдём, выпьем, у меня тут такие запасы!
Он взял Курта под руку и повёл его по коридору, куда только что утащили полумёртвую девушку.
– Ты знаешь Курт, я здесь как за каменной стеной – Ганс остановился и, как бы сам себе, сказал – А почему «как»?
Он снова взял Курта под руку, и они пошли дальше. Они дошли до конца коридора, Как Курт и предполагал, здесь тоже стояли два надзирателя. Один из них открыл дверь, и они вышли на лестничную площадку. Лестница вела как вниз, так и вверх. Ганс пошёл наверх, Курт последовал за ним. Он уже мог предположить, куда вела лестница вниз, в подвал.
Они оказались в весьма уютном холле, где по бокам были двери. Ганс подошёл к одной из них, открыл и предложил Курту пройти, при этом сказал:
– Ну, вот, мои апартаменты!
Курт несмело прошёл в комнату, которая напоминала, скорее, зал. В ней были ещё две двери внутри, которые вели куда-то дальше. Но Ганс не дал ему возможности гадать, сразу показав на одну из дверей, сказал:
– Вот это у меня спальня, я тебе её сейчас покажу. Ну, а вот это – уборная, если что, можешь справить нужду, и не стесняйся, будь как дома! – и с иронией посмотрел на Курта.
Курт, поняв его ехидный намёк, ответил ему так же :
– Ну уж нет, лучше я останусь всего лишь гостем.
– Ну, ладно, пошли, – Ганс пошёл открывать двери спальни.
Да, действительно, спальня была роскошна. Ганс сразу объяснил:
– Это мои охранники постарались, из какого-то дома, после бомбёжки, понатаскали, как говорится, начальству уют создали. Думают, что я добрей стану. А я их вот где держу – он вытянул руку вперёд, сжав кулак, – Только так!
Курт вышел из спальни, осмотрелся. Потом, посмотрев на Ганса, сказал:
– А был бы немного помягче, глядишь, они бы тебе и эту комнату обставили.
Ганс оглядел всё вокруг себя, как будто видя всё впервые, потом, махнув рукой, сел в кресло и сказал:
– А мне и так сойдёт.
Он взял co стола бутылку с коньяком, и, прямо из горла, отпив почти полбутылки, протянул Курту. Курт взял коньяк, обтёр горлышко платком, ополовинил то, что дал ему Ганс. Поставил бутылку на стол, сел напротив, на чёрный кожаный диван. Ганс посмотрел на Курта и протяжно сказал:
– Ну, ты, герой, насколько я помню, ты раньше почти не пил, а сейчас, смотрю, ещё немного, и ты станешь нашим человеком.
Кого он имел в виду, Курт конечно же не понял, но спрашивать не было никакого желания, да и вообще, ему уже хотелось быстрее покинуть это мрачное место. Здесь везде был тяжёлый воздух, стены давили со всех сторон, и как их здесь не обустраивай, всё равно всё будет напоминать это страшное заведение.
Ганс встал, подошёл к шкафчику, достал оттуда ещё бутылку коньяка, две рюмки и пару плиток шоколада и выложил всё это на стол. Далее, разлил остаток из той, неоконченной бутылки, взял свою рюмку, подождав пока Курт возьмёт свою, и, приподняв её, сказал:
– За победу!!!
Выпил залпом и, как всегда, поморщившись, закусил шоколадом. Курт, также приподняв свою рюмку, спросил:
– За чью победу?
Ганс посмотрел, надолго задержав на нём взгляд, как будто о чем-то думал, а потом сказал:
– А какая разница за чью, лишь бы быстрей всё закончилось, надоело по-… – и он, постучав себе ладонью по шее, добавил – до чёртиков.
Курт, ещё выше поднял рюмку, сказал:
– 3а Германию!
Выпил, но закусывать шоколадом не стал. Ганс немного помолчал, посопел, прожёвывая шоколад, затем встал, расстегнул верхнюю пуговицу кителя, снял с себя фуражку, повесил её на вешалку и обратился к Курту:
– Ну, что, дружище, пойдём, выберешь себе какую-нибудь девицу, в конце концов, ты в гостях у меня или нет? А то смотрю, совсем ты раскис, на твоём месте любой хотел бы оказаться. Ко мне здесь знаешь сколько в друзья набиваются? Сам понимаешь, бесплатный бордель устроить хотят, мать их!!!
Он выругался:
– Здесь легче какую-нибудь еврейскую суку пристрелить, чем воспользоваться. До меня здесь был один комендант, так он отбирал хорошеньких, откармливал. Подождёт, пока волосы отрастут – и в бордель, и неплохо зарабатывал, сволочь. Сейчас, говорят, где-то в России, в окопах сидит, если конечно и там не пристрастился. Денег-то, наверное, много нахапал, и меня здесь на это подбивали. Но вот, пока не согласился, а там видно будет. Так что давай, у меня здесь такие « киски » есть, на улице встретил, слюнями бы захлебнулся, Ну а здесь, сам понимаешь, нет проблем. Они за сто грамм коньяка тебя так облобызают, что неделю без сил ходить будешь. Да, ты не думай, что здесь кто-то кого-то заставляет, всё по доброй воле.
Курт встал, подошёл к зеркалу, снял фуражку, поправил волосы, снова надел и сказал:
– По доброй воле говоришь? А здесь они тоже по доброй воле?
И он повернулся к Гансу.
– Ну, знаешь! – ответил Ганс.
– Это не нам с тобой решать. У нас есть долг, который мы с тобой должны выполнять. А у того, кто это всё заварил, наверное, тоже долг перед кем-нибудь. Мы люди военные, а слабости у всех есть. Ты знаешь, сколько нужно нервов, чтобы здесь работать? Ты помнишь ту девицу? Ну, которую сегодня избитую в карцер утащили. Так вот, это русская. Здесь, у меня, уже два месяца, из Польши сюда пригнали. Когда её везли, она конвоиру палец откусила. Не знаю, что у них там произошло, но факт таков, что воин остался без пальца. И почему он её не пристрелил, ума не приложу, я бы даже и не раздумывал. Когда её сюда привезли, и она здесь обжилась, через месяц её камера стала самой беспокойной. Это же красная зараза. Коммунисты – они же любого с ума сведут своими идеями, я из её камеры уже троих шлёпнул. Надо было её в первую очередь, да без неё скучно будет. Еврейки-то, они тихие, как мыши, а вот русские и полячки, вот это да! Это темперамент! Вот я и экспериментирую, кто кого – она меня или я её. Да ещё, сука, умная, несколько языков знает, говорит, журналисткой до войны была. Врёт! Таких только в шпионы готовили. Ты заметил, Курт, она ещё ведь и на морду ничего, да ты, наверное, и не посмотрел? Нашим брезгуешь?
– Да нет, как раз посмотрел.
Курт действительно заметил, что в ней было что-то такое. Одним словом, она была красивая.
– Ну, раз ты заговорил об этом, Ганс, тогда я, конечно, благодарен тебе, но знаешь, у меня нет желания кувыркаться с девками, по крайней мере сейчас. Когда-нибудь в другой раз.
– Другого раза может и не быть – перебил его Ганс.
– Может ты и прав, – Курт вспомнил, что ему завтра ему надо дать ответ и после этого неизвестно, как может повернуться его жизнь. Он понял, что вряд ли отделается так просто от Ганса и предложил:
– 3наешь, Ганс, а ты мог бы привести ту русскую, которую… Ну ты понял?’
Ганс посмотрел на Курта с ухмылкой:
– Что, Курт, на мертвечину потянуло?
И захохотал – Да, ладно, если она ещё не подохла, её сейчас притащат – он подошёл к телефону, снял трубку и дал указание, чтобы привели русскую к нему, да и немного привели её в порядок. Отдав все распоряжения, он обратился к Курту:
– Ну, что же, ты мой гость, и твоя просьба для меня закон. Сейчас её приведут, говорят она очухалась, но смотри, она кусачая, в прямом смысле.
И он снова засмеялся.
– Я тебя оставляю, всё, что тебе нужно, здесь есть. Если что, пристрели эту суку. Если я тебе понадоблюсь, я буду в своём кабинете, немного развлекусь, если что заходи. Да, и ещё, я очень рад что тебя встретил, – с этими словами он вышел, захлопнув за собой дверь.
Курт подошёл к стене, убрав руки за спину, стал рассматривать какую-то картину, которая абсолютно не вписывалась в эту комнату. При этом, покачиваясь с носков на пятки чувствовал, что немного волнуется. Он не знал, о чём ему говорить с этой русской, и вообще, зачем он всё это затеял. Надо было откланяться, да попробовать уйти. Нужно было выспаться перед завтрашним днём. Пока он рассуждал, в дверь постучались. Курт посмотрел на дверь, она открылась, и надзиратель доложил:
– Господин майор, заключённую номер Т 94 доставили, разрешите ввести?
Курт, когда услышал эти слова, даже немного растерялся. Он, на мгновение, почувствовал себя Гансом. Затем, опомнясь, сказал:
– Да, прошу, пусть заходит.
Надзиратель вышел, а вместо него место вошла она. 3а ней снова вошёл надзиратель:
– Если понадоблюсь, я этажом ниже, – и, спросив разрешения, ушёл.
Курт посмотрел на русскую. Было видно, что её отмыли и придали более-менее человеческий облик, надев на неё какое-то платье, которое ей абсолютно не шло, да и было ей не по размеру, висело как на вешалке. Курт позволил себе обсмотреть её, так как она смотрела совсем в другую сторону. На её лице проглядывались несильные ссадины, и всё лицо было слегка припухшим. Под глазами были синие отёки, губы слегка потресканы, и на них засохла просочившиеся кровь.
На голове у неё была косынка, но судя по глазам и бровям, она была брюнетка. На вид ей было лет 25, сколько же ей было на самом деле, определить было трудно, из-за условий её содержания.
Курт обратил внимание, что она прикрыла глаза и стояла слегка покачиваясь. Курт не знал с чего начать разговор. Он, в принципе, понимал, что просто хотел поговорить с ней, и всё. И предложил ей присесть. Она покачала головой в знак отказа, и, не открывая глаз, ждала реакции Курта, наверное, ожидая более жестокого подхода. Но Курт видя её настрой на его счёт, и вспомнив слова Ганса о её строптивости, выбрал другую тактику. Да он даже ничего и не выбирал, он иначе и не мог себя повести.
– Ну, как будет угодно, просто я вижу в каком вы состоянии, и хотел…– не успев досказать, чего он хотел, Курт увидел, что её лицо поворачивается прямо к нему. Глаза медленно открываются и закрываются, как бы хлопая ресницами, видно, что каждое её движение делается с большим усилием и болью. Она внимательно осмотрела Курта с ног до головы, потом вцепилась взглядом в его лицо, словно изучая, с кем она имеет дело.
Курт стоял и ощущал её взгляд всем телом, он смотрел ей прямо в глаза и не мог оторваться, да и не хотел. Они стояли и смотрели друг другу в глаза минут пять. Потом она отвела взгляд и снова прикрыла глаза, как бы изучив его и сделав для себя вывод. Курт, ещё немного постояв, подошёл к столу. Налил рюмку коньяку, взял шоколад и подошёл к ней, протягивая ей рюмку:
– Выпей, и тебе станет легче.
На его удивление, она взяла рюмку и выпила очень медленно, как бы процедив коньяк сквозь зубы, слегка приоткрыв рот. Потом ладонью прижала губы и сморщилась, но не от выпитого, а от щипания её ран на губах, вызванного коньяком. Курт протянул ей шоколад, предложив закусить. Видя, что она не реагирует на предложенное им, сказал:
– Да, вы русские после первой не закусываете, – и взяв у неё рюмку, пошёл к столу, чтобы налить ещё одну, но услышал её голос:
– Я не отношусь к тем, которые не закусывают, просто у меня болит челюсть.
Курт, не обращая на неё никакого внимания, налил ещё одну рюмку, отломил маленький кусочек шоколада, снова подошёл к ней.
– Выпей ещё.
Она посмотрела на него, уступая его настойчивости, взяла и выпила вторую рюмку. И опять сморщившись, прижала ладонью губы. Курт взял её руку, убрал осторожно от губ и сказал, чтобы она приоткрыла рот. Она сделала то, что он сказал, сама не зная почему. Он осторожно положил ей кусочек шоколада на язык и сказал:
– Не надо жевать, он сам растает.
Взяв у неё рюмку, отнёс и поставил на стол. Затем налил себе рюмку, взяв её прошёл к креслу и сел. И стал медленно отпивать коньяк, наблюдая за ней. Она порозовела. Было видно, что коньяк ей слегка ударил в голову, и её стало покачивать. Немного постояв, она уже не стала спрашивать разрешения, потихоньку прошла к дивану и села на край, поправив под себя платье огромного размера, поджав его своими худенькими, но красивыми ножками. Она сейчас находилась в таком состоянии, Курт чувствовал, что ей неловко и она не знает, как себя вести. Ещё несколько минут назад она была сильная, мужественная, готовая перенести любую боль и обиду. А сейчас с ней что-то произошло. За многие годы, проведённые в лагерях, ей приходилось только обороняться. Да, ей приходилось тяжело, через что только ей не пришлось пройти, и она ни разу не проронила ни одну слезу. Хотя душа у неё всегда плакала, но слёз не было, они испарились от горечи и злобы: А тут она не знала, что с ней происходит. Комок подступал к горлу, слёзы накатывались на глаза, душа рвалась наружу. Она уже не могла контролировать своё состояние, и не знала, почему. Почему это происходит? Может ей впервые за много лет напомнили, что она женщина, в прямом смысле этого слова, и что женщины не должны так страдать по вине мужчин, что женщины рождены для любви, а не для того, чтобы их втаптывали в грязь, и обращались с ними как с животными. У неё текли слёзы, она даже не пыталась их вытирать, и затем она разрыдалась как маленькое дитя.
Курт смотрел на неё и думал, сколько же в этом создании горя и обиды, и сколько же в ней мужества. Он сразу вспомнил всех тех, что сейчас находились внизу, в камерах. Их же всех оторвали от детей и мужей, от родных и друзей. A что надо сделать такого, чтобы мать разлучить с ребёнком. Он и представить не может, какие надо иметь мужество и терпение, чтобы, каждое мгновение думать о своём дитя, не зная где он находится, и при этом не сойти с ума. Конечно, они все, наверное, плакали уткнувшись по ночам в подушку, а как иначе? И Курт стал прогонять эти мысли, потому что почувствовал, как у него стала сжиматься душа, и он еле-еле удержал слёзы, проморгавшись, как будто ему что-то попало в глаз. Пока он думал об этом, она уже перестала рыдать, и только изредка всхлипывала, утирая слёзы краем платья.
– Ну, вот и молодец, проплакалась? Скажи, легче стало? Говорят, со слезами выходит вся чёрная душа человека – эти слова её как будто взбодрили, она даже попыталась улыбнуться, затем сказала:
– Как бы заставить нашего коменданта поплакать, глядишь и посветлела бы его душонка! – и она сразу насторожилась, ожидая реакции Курта на сказанное ею. Курт медленно встал с дивана, подошёл к столу, налил ещё две рюмки, взял шоколад и поднёс к ней. Она сначала отказалась, но Курт настоял, и она взяла рюмку с кусочком шоколада.
Курт отошёл и сказал:
– У, таких как Ганс, душа не сразу чернеет. Я с ним служил, он был хорошим лётчиком, и скажи тогда ему, что он станет тем, кем стал, он бы, наверное, пристрелил говорящего такое.
Курт выпил свой коньяк и поставил рюмку. Немного подумав, добавил: «Нет, здесь что-то другое », с этими словами он подошёл к креслу, сел и стал смотреть на неё и думать. Если бы он встретил её до войны, он даже и не надеялся бы на её взаимное расположение, до того она ему казалась красивой и гордой. Такие женщины ему никогда не попадались, ну а те, с которыми он встречался были всегда намного старше его, и, конечно же, были чьими-нибудь жёнами, т.к. он был молод и симпатичен. На него часто западали именно такие дамы, особенно до войны, когда он был ещё студентом. У него было несколько романов, но любви ему ещё не суждено было познать. Конечно, ему нравились девушки, но они всегда были уже кем-то заняты, а так как он много времени уделял учёбе, любовь его сильно и не занимала. Так, случайные связи и то, где-нибудь на вечеринке. А сейчас, вот она сидит перед ним, вся избитая и униженная до такой степени, как только можно унизить человека. Но всё равно от неё исходила какая-то внутренняя сила, или это было уже чувство безысходности, но так или иначе он испытывал к ней уважение:
Они сидели и смотрели друг на друга. Она, впервые за эти годы, пока была в лагере, почувствовала такое отношение к себе, и ей это показалось странным. Она смотрела на этого офицера и не могла понять, что всё это значит. Если они опять пытаются её завербовать, то это бессмысленно, и они это прекрасно знают. Если он хотел с ней просто развлечься, то он сделал бы это без труда, с самого начала – пару ударов по голове и всё, как обычно они это делают. Что-то здесь не то! А может он действительно не как все? Она имела в виду тот контингент, с которым ей приходилось сталкиваться за стенами лагеря. А Курт, тем временем, смотря на неё, думал, что он может для неё сделать. Хотя, он знал, если он поможет одной, то в общем, ничего не изменится, и все эти женщины обречены. Он сидел и думал, но оставить её он уже тоже не мог и решил попробовать помочь ей. Хоть одной из этих тысяч.
Курт, встав, посоветовал ей, чтобы она выпила ещё коньячку и сказал, что ей сейчас это очень полезно. Затем объяснил ей, что скоро подойдёт и вышел из комнаты. Выйдя и спустившись на второй этаж, он спросил у надзирателя, где может найти коменданта. Один из надзирателей, отдав честь, предложил проследовать за ним и, пройдя по коридору, указав на дверь, доложил: « Господи комендант находится здесь! Разрешите идти? »
Курт отпустил его, а сам, предварительно постучав, вошёл в кабинет. В кабинете стоял полумрак, и в проблесках света от подвешенной, медленно качающей над столом лампы, плыл серый дым от непотушенной сигареты. На столе стояли две бутылки с коньяком и какие-то банки с закуской. Курт осмотрелся, Сам кабинет был хорошо обставлен, в дальнем конце комнаты виднелся силуэт, напоминающий диван. Стены были серыми, и стоял тяжёлый запах непроветривающегося помещения. Около стола кто-то сидел, откинувшись в кресле. Голова его была опущена на грудь, ноги лежали на краю стола, крест-накрест, руки свисали с кресла, В руке у него была початая бутылка. Курт стал медленно подходить вглубь комнаты и, приглядевшись, отчётливо увидел лицо Ганса. Оно было влажное, на кончике носа висела капля пота. На его, ещё молодой, голове уже поблескивала лысина. Одет он был только в штаны с подтяжками на голое тело. На плече у него красовалась татуировка немецкого орла.
Когда Курт подошёл поближе, то услышал тихое посапывание. Ничего не говоря, стал оглядывать дальнюю сторону комнаты. Посмотрев в сторону дивана, он увидел лежавшее на животе голое женское тело с раздвинутыми ногами. Она лежала без движения и смотрела прямо на Курта. Лицо её было спокойным и удовлетворённым. Курт увидел, что изо рта у неё течёт струйка крови. Он стал медленно подходить к ней, смотря прямо в глаза, но она никак не реагировала.
Он понял, что сама она их уже никогда не закроет. Подойдя поближе, он увидел большое пятно крови между ног, около влагалища, и было ясно, что стало причиной её безмолвия – её застрелили именно в это место. Курт стоял ошеломлённый и не мог ничего сделать от шока, не мог оторвать глаз от этого чудовищного акта.
Курт, может стоял бы ещё долго так, пока не услышал голос Ганса:
– Ну что, Курт, как твоя избранница? Ещё не отдала богу душу?
.Курт обернулся и посмотрел на Ганса, тот сидел без малейшего смущения, и, отхлебнув из горла несколько глотков спиртного, вытащив пистолет бросил его на стол. Стал чем-то закусывать, из банки, не дожевав до конца он сказал:
– Курт, ты, наверное, думаешь, что я совсем спятил?
Курт смотрел на него именно с этим чувством, с чувством презрения и жалости, ничего не отвечая ему. « Может ты и прав, может я давно уже спятил и вообще, лучше уходи отсюда, пока у тебя самого мозги не свихнулись » – он с ухмылкой отпил ещё несколько глотков из бутылки, на этот раз ничем не закусывая. Курт медленно подошёл к столу, взял бутылку и, тоже выпив пару глотков, опустился на стул и обхватив голову руками, прижав её к коленям, стал покачиваться из стороны в сторону.
– Ганс, что с тобой случилось? Что случилось со всеми нами, мы же мечтали не об этом! Вспомни, ты же был среди нас самым справедливым и разумным, во что ты превратился? Ты стал хуже чудовища!
Ганс сидел и слушал, глаза его налились кровью, он ещё сильнее вспотел. Было такое ощущение, что он не слушал Курта, погружённый в свои страшные мысли. Курт посмотрел на него и понял, что он уже бессилен что-то изменить в жизни друга. По-видимому, на нём уже столько крови, что сам он остановиться не сможет. Ганс, ещё раз отхлебнув из бутылки, посмотрел на Курта и сказал: « Что ты знаешь обо мне? И как ты можешь судить меня? А ты сам-то чем лучше меня? Ты хоть раз видел, что бывает после того как ты отбомбишься? Когда куски тел валяются повсюду и не смотришь, дети там или ещё кто. В небе тебе всё равно, ты этого не видишь и думаешь, что ты благородный лётчик и просто делаешь свою работу. А я это всё видел своими глазами, плоды своей работы. Когда меня подбили, я упал в тот район, который только что сам бомбил. И знаешь, что я там увидел? Брошенные, разорванные детские тела. Мне сказали, что я должен отбомбиться по складам с оружием, а это было просто какое-то детское учреждение. А когда я дошёл до своих, я не мог прийти в себя несколько дней. Пока лежал в госпитале, чтобы как-то забыть этот ужас, я стал употреблять морфин и понемногу к нему пристрастился. Да я и сейчас не обхожусь без него. Я знаю, что мне уже конец, так что, какая разница, одной бабой больше, одной меньше. Их всё равно или сожгут, или в газовую камеру отправят. Так что, может, я облегчаю им их смерть. Ну, а если быть ещё точнее, в конце концов, они наши враги, и мы давали клятву бороться и уничтожать врагов великого рейха, или ты уже тоже « лапки « поднял, как некоторые, и считаешь, что великое дело уже проиграно? Запомни, если мы сейчас уничтожим больше евреев и остальную нечисть, то, хоть и проиграем эту войну, нам потом не наши дети, а внуки наших детей спасибо скажут. Я знаю, что наши дети будут нас осуждать, и может даже презирать » – он снова отпил из бутылки и ушёл в себя.
Курт никогда так глубоко не задумывался о том, что происходит вокруг него, он как и все, или как многие его сверстники, пошли на фронт, отдавать долг Великой Германии. Всю свою сознательную жизнь Курт жил при Гитлере. Конечно, они много спорили с друзьями о политике, которую проводил третий рейх, что-то Курту не нравилось, а за что-то он по первому зову мог отдать жизнь. Так же как и все, он думал, что любое великое начинание не обходится без человеческих жертв, с любой стороны, так во все времена, когда делался мир, на любом континенте, всегда были победители и, к сожалению, побеждённые а значит жертвы, и не обязательно жертвы должны быть мёртвыми. И как бы скептики ни охраняли этот мир, так будет продолжаться вечно. Правда, иногда жертвы будут узаконены. И если люди идут на пули ради идей, значит эти идеи чего-то стоят и значит существует другое мнение, с которым надо считаться, но увы чаще всего этого не происходит, что и приводит к трагедиям. Так как многие ненавидели фашизм, Курт еще больше ненавидел идеи коммунизма. Он точно знал, что человек, при любых обстоятельствах, должен иметь свою точку зрения. А коммунистический образ жизни, когда все думают одно, а делают другое – это утопия и уничтожение личности.
Естественно он не хотел воевать против американцев, или англичан, но так повернулась большая политика, и он считал что ему нет дела до этого , если США или Англия сбрасывают бомбы на немецкие города, где живут женщины и дети, так как все мужчины уже давно на фронте, так почему ему не бомбить их города? Простая логика и вполне оправдана. И вообще, если на войне начинаешь об этом задумываться, считай себя покойником. Ещё когда Курт обучался лётному делу, его инструктор любил говорить перед выпускниками:
– Мы все отдаём нашему Фюреру свои души и тела, и никогда ни о чём не задумывайтесь, что бы вы не сделали, перед богом за нас будет отвечать Фюрер, а может и не будет, потому что он и есть сам бог ».
И по этим соображениям, Курт всегда считал, что он поступает так, как велит ему его совесть и честь.
Курт встал, посмотрел на Ганса и спросил:
– Ганс, ты можешь мне сделать одолжение?
Ганс посмотрел на Курта и с ухмылкой сказал:
– Что, хочешь, чтобы я тебя тоже здесь пристрелил?
И рассмеялся. Курт понял черный юмор Ганса и ответил ему также с иронией:  » Благодарю, Ганс, за предложение, но я думаю, что каждый должен нести свой крест. Я вот о чём. У меня здесь живёт уже совсем старый дядя, он ещё к тому же вредный, как все старые черти, и поэтому у него больше недели ни одна прислуга не задерживается…
Ганс посмотрел на Курта и сказал:
– Можешь не продолжать, я всё понял. Ты хочешь, чтобы я тебе кого-нибудь, подарил? Ну что, хотя это не так просто, как кажется на первый взгляд, но что не сделаешь ради хорошего друга. Их проще здесь расстрелять, чем выпустить отсюда, но я что-нибудь придумаю. У меня как-то высокопоставленная пара забирала несколько женщин, для работы у них дома, и ничего, всё пока тихо, они уже как мертвые души, я их сразу же списал, так что и твою спишу, а там уже смотри сам, она будет полностью на твоей совести » – и он показал на диван.
– Хорошо, я сейчас распоряжусь чтобы тебе что-нибудь подыскали, а то здесь знаешь какой контингент попадается? Ещё, не дай, бог дядюшку на тот свет раньше времени отправят  » – и Ганс, снова отхлебнув из бутылки, громко засмеялся. И сквозь смех выдавил:
– Вспомни даже ту русскую, что ты заказал. Та из твоего дядюшки сразу чекиста выкует.
Ганс стал ещё сильнее смеяться, смотря при этом на Курта. Но вдруг Ганс остановился, пристально посмотрел на Курта и с каким-то отчаянным удивлением протянул:
– Ну нет, ты что, дружище, спятил? Ты в своём уме? Курт, дружище, пожалей дядю, тем более, я же не могу тебе в придачу с ней и надзирателей дать, а без них её никак нельзя содержать. Нет, я непременно распоряжусь, чтобы тебе нашли то что нужно.
И он хотел уже вставать, но Курт его остановил:
– Ганс, не стоит никого просить, я бы хотел забрать именно ту русскую.
Ганс молчал. Было видно, что он что-то очень усердно обдумывает, и Курт, конечно же, понимал, что причиной был не дядюшка. Может Ганс действительно привык к ней. Именно об этом сейчас и думал изрядно выпивший комендант, ему действительно будет не хватать её, он даже стал ловить себя на мысли что где-то глубоко в душе неравнодушен к ней. Но так как всегда знал, что она его презирает, то сильнее старался сделать ей больно. От любви до ненависти один шаг. И ещё он знал, что именно она нуждалась в таком поощрении. Ведь с уходом из лагеря её жизнь круто изменилась бы в лучшую сторону. Курт видел, что Ганс принимает какое-то решение и стоял молча, и ждал, так как знал Ганса – что тот решит, то и будет и уговоры будут бессмысленны.
– Ну что же, неплохое решение, это лучше, чем еврейка, только за ней самой сейчас надо ухаживать. Неужели ты сам будешь это делать? Ха-ха-ха, ладно бери!
Он открыл ящик в столе, вытащив листок, выписал пропуск, затем, пристально посмотрев Курту в глаза, отчего Курту стало не по себе, протянул его Курту.
Курт, взял пропуск, и прочитал:
– Один человек с майором Ламбрехтом Куртом, и подпись: комендант такой-то.
Курт заметил во взгляде Ганса что-то очень странное, как будто он этим взглядом просил о прощении за всё, что он сделал когда-то плохого.
– Курт – сказал Ганс – Теперь бери свою девку и уходи, а я ещё повеселюсь.
Курт был человеком, которому не надо повторять два раза, он подошёл к Гансу, положил руку на плечо, пожал его и ушёл.
Курт вышел в коридор, дал распоряжение, при этом показав пропуск, чтобы к нему привели эту женщину Всё было сделано очень быстро, на неё накинули какое-то пальтишко и привели к нему. Она стояла и ничего не понимала, покачиваясь, то ли от усталости, то ли от того, что выпила. Курт отпустил надзирателя и сказал ей, чтобы она следовала за ним. Как только они вышли во двор, неожиданно заревела сирена, и в ту же секунду началась суета надзирателей вперемешку с сиреной и заглушающим лаем собак. Курт ничего не понимал, но взяв её под локоть уверенно последовал к выходу, на КПП. Подходя к пропускному пункту, он заметил, как дежурный офицер говорит по телефону и вытирает платком пот со лба. Курт заметил, что на улице уже довольно прохладно и то, что заставило запариться офицера, было, конечно, чем-то важным. Курт оставил свою спутницу возле выхода, а сам зашёл вовнутрь. К этому времени офицер уже перестал разговаривать по телефону и сел на стул. Курт протянул ему пропуск и спросил, что случилось и почему поднялась тревога, офицер, сидя на стуле и рассматривая пропуск, сказал:
– Господин майор, ваш пропуск уже недействителен.
Курт удивленно посмотрел на него и спросил:
– Как вас понять?
– Только что застрелился господин Ганс, уже сообщили в « СС », сейчас оттуда прибудут, вы, конечно, один можете покинуть, но вот ее – и он показал на Ганса спутницу – придётся оставить, мне очень жаль.
Курт стоял ошеломлённый и не мог понять, кого ему больше жалко – Ганса, давнишнего товарища, хотя и изрядного подлеца, или эту девку, которую он знал всего лишь короткое время. Знает – это даже громко сказано, он её вообще не знает. И всё же, он ловил себя на мысли, что ему, конечно, жалко Ганса, но больше ему жаль, что он не смог помочь этой бедняге. Он хотел было уйти, но посмотрел на неё и понял, что он должен хоть попытаться вызволить её из этого ада. Он снова подошёл к офицеру и хотел что-то сказать, хотя сам не зная, что он должен был сказать, как офицер протянул ему пропуск, внимательно посмотрев на него, а потом на его спутницу и сказал:
– Господин майор, у вас есть несколько минут чтобы покинуть нас, пока не прибыли из « СС »- потом, показав на неё взглядом, добавил – Её можете забрать с собой.
Курт понял, что это был поступок со стороны офицера, и он взглядом отблагодарил его. Подойдя опять к ней, взяв её опять под руку, сказал:
– Нам надо поторопится, у нас мало времени, – и они прошли к дверям. Он отдал пропуск часовому, часовой незамедлительно открыл дверь, и они в один миг очутились за пределами этого страшного заведения.
Курт быстрым шагом подошёл к своей машине, чуть ли не впихнул её на заднее сиденье, и, сам не успев ещё нормально устроится за рулём, сорвался с места. Уже через пять минут он мчался по шоссе, ведущему в город, по дороге ему встретились две машины, мчавшиеся навстречу на большой скорости, наверное, это были ребята из « СС ».
Заехав в город, Курт немного успокоился, и, сбавив скорость, стал не спеша следовать домой, к своему дяде.
Только в машине, когда он уже ехал по городу, до него стала доходить суть происходящего. Например, почему застрелился Ганс? Он, без сомнения, знал, что такой человек как Ганс, не мог долго терзать свою душу. А вот почему его выпустил офицер охраны, он понять не мог. Конечно, где-то в глубине души, он надеялся, что он не один, таких, как он много, и что можно при любых обстоятельствах оставаться человеком.
Машина медленно подкатила к воротам, Курт вышел из машины, на улице моросил мерзкий дождь, время было уже к полуночи. Курт знал, что скоро начнётся комендантский час, и надо было быстрей поставить машину во двор. В доме свет не горел, город постоянно бомбили, к вечеру он замирал, придерживаясь светомаскировки. Поставив машину, Курт внимательно осмотрелся по сторонам. На улице уже никого не было, ни одной души, только отдалённый лай собак доносился из соседних дворов. Благо, что соседи жили не так уж близко друг к другу. Он, закрыв ворота, подошёл к машине и открыл заднюю дверь. Курт увидел её спящей, свернувшись калачиком на заднем сидении. Он легко ткнул её, и она приподнялась.
– Мы приехали, давай зайдём в дом, а перед этим я тебе кое-что объясню. Здесь живёт мой дядя, ему не надо знать, откуда я тебя привёз. Скажи, что ты сестра моего друга, и попала под бомбёжку. Документов нет, сгорели в огне, вместе с вещами. Да, кстати, как тебя зовут? Она посмотрела на Курта и тихо ответила:
– Анна
Курт переспросил: «Анна, говоришь? Ну а меня зовут Курт, вот и познакомились. Пусть так и будет, Анна, ведь немки тоже есть Анны». Она посмотрела на Курта и спросила: «Значит, я тоже буду немкой?»
Курт, улыбнувшись, ответил: «А как ты себе представляешь, чтобы я привёл тебя к своему, уже почти выжившему из ума, дядюшке, да ещё помешанному на арийской крови и представил тебя как, русскую шпионку? Которая отсидела в лагере несколько лет», немного помолчав он добавил:
– Да, я хотел бы посмотреть на лицо дядюшки!
Посмотрев друг на друга, они улыбнулись. Курт заметил, что ей очень тяжело улыбаться.
– Скажи ему, что ты из Берлина, он там не был уже сто лет, и ничего не помнит, да он многое уже не помнит, так, что ты сильно не волнуйся, тебе только надо будет ухаживать за ним, да потакать его прихотям, но это, надеюсь, лучше, чем лагерь.
Немного помолчав, добавил:
– Хотя я не знаю, – и они снова улыбнулись.
Курт открыл дверь, и они вошли в дом. В комнате горел неяркий свет, все окна были занавешены плотной тканью, тихо потрескивал камин, отражая на стенах блики играющего огня.
Анна сразу же, как вошла, почувствовала прилив тепла, она уже забыла, как выглядит домашняя обстановка, она даже на мгновение лишилась чувств.
В глубине комнаты, в кресле, сидел старичок. У него на коленях лежала раскрытая книга. Когда Курт поздоровался, старичок встрепенулся, видно, он дремал, и не слышал, как они зашли.
– А, это ты, Курт! А я уже никого не ждал. Что случилось? Почему так поздно?
Когда он осмотрелся, то увидел Анну.
– А это что за милое создание? – в полумраке, не заметив её вида, спросил дядя.
Курт подошёл к нему поближе, нагнувшись перед ним, что-то объяснил.
– О, боже! – воскликнул дядюшка.
– Подойди ко мне дитя, – и он протянул руку.
Анна посмотрела на Курта, тот ей кивнул, дав понять, чтобы она выполнила просьбу дяди. Она медленно подошла к дяде, подала ему свою руку, и они обменялись лёгким рукопожатием.
Дядя, рассмотрев её поближе, сказал:
– Смотрю, вам самой немало досталось. Ах, когда же это всё кончится? Сколько страдает людей. Раньше так не воевали. Я помню, были благородные войны, хотя война не может быть благородной, я это понимаю. Но, всё же в тех войнах, не было столько жестокости и разрушений. Ну ничего, самое главное – вы, целы и невредимы, дитя моё, а остальное всё наладится
Он отпустил её руку и предложил сесть рядом, поближе к камину, а затем обратился к Курту, чтобы тот сделал горячий кофе.
После того, как Курт выполнил все дядюшкины просьбы и устроил Анну, предварительно проведя с ней коротенький инструктаж, как и что ей надо делать, он попрощался и уехал к себе в эскадрилью. Ему надо было выспаться и отойти от этой кошмарной ночи.
Он ехал к себе в эскадрилью и рассуждал: «Почему он доверился ей, ведь он её вообще не знал – и кто она, и кем она была раньше – и почему он так поступил, и вообще, не заедь он сегодня в бар, сколько вещей не произошло бы. Ганс, наверняка, был бы жив. Он никогда не увидел бы этого кошмара, а теперь ему многое придётся пересмотреть в своих убеждениях. Отчего у него так муторно на душе? То ли выходило похмелье, то ли от того, что он сделал что-то такое, о чём ему не пришлось бы пожалеть».
Курт проснулся, как всегда, в семь ноль-ноль, как это уже выработалось с годами. Голова слегка побаливала. Он принял холодный душ и почти восстановился. Позавтракав, направился в штаб эскадрильи. Там его уже ждали. После некоторых формальностей ему дали недельный отпуск и указание не покидать город. Предупредив, что за ним к концу недели заедут, чтобы он приготовил всё необходимое для недолгого проживания в особых условиях, о которых ему объяснили вначале. Получив распоряжение, Курт заехал в эскадрилью, зашёл в свою комнату, забрал свои вещи. Объяснил товарищам, что поехал в отпуск на неделю, а оттуда на другое назначение. Это было привычным делом у лётчиков, так что никто не задавал лишних вопросов, только, прощаясь, пожелали удачи на новом месте. А удача ему сейчас понадобится.
Курт медленно подъехал к дому, осматриваясь, не произошло ли чего-нибудь особенного, но всё было по-прежнему спокойно. Ему всегда нравилась эта часть города, здесь было спокойно и тихо. Улицы были ухожены и вечно пусты, редко можно было встретить прохожего. В ближайших домах жили одни престарелые люди, молодёжь вся находилась на фронте, а многие уже никогда не вернутся к своим очагам, оставив своих стариков тосковать в одиночестве.
Курт любил раннюю осень. Только что начали опадать пожелтевшие листья, ровно ложась на ещё зелёную траву. Курт вышел из машины, открыл ворота, загнал её во двор. Взяв метлу, он подмёл дворик от опавших листьев. Посмотрел на второй этаж и увидел, как дёрнулась штора, и у него полегчало на душе. Он знал, Анна здесь. А почему он волнуется? И что вообще с ним происходит? Он впервые в жизни стесняется зайти к себе в дом, ища какой-нибудь повод задержаться на улице.
Курт подошёл к дверям, постоял еще несколько секунд и открыл дверь. Пройдя в холл, он, как всегда, обнаружил своего дедушку в кресле, возле горящего камин. На этот раз он сидел и рассматривал старый фотоальбом. Курт подошёл к нему сзади, положил руки ему на грудь, обнял и спросил:
– Ну, чем мы сегодня занимаемся?
Дядюшка медленно закрыл альбом, откинул голову Курту на плечо и тихо сказал:
– Сынок, Анна тебе нравится?
Курт хотел встать, чтобы подойти к дядюшке спереди, но тот положил свою руку на него, и придержал его. Курт так и остался в таком, не очень удобном, положении.
– С чего ты взял, дядя?
Курт сказал так, чтобы выразить своё удивление заданному вопросу, но ничего не вышло. Дядюшка похлопал его по руке и отпустил его. Курт подошёл к нему спереди, у него было очень грустное лицо.
Курт смотрел на него и не мог понять, что с ним произошло.
– Сынок, как ты думаешь, похож я на старого болвана?
Курт с ещё большим беспокойством заговорил:
– С чего ты взял это, дядя?
– Да ладно, не надо, не успокаивай меня. Я знаю, что, прожив столько лет, так и ничего в ней не понял, – он, говоря это, ни разу не посмотрел Курту в лицо.
– Курт, сынок, только скажи правду, ты же знал, что Анна русская? – эти слова ошеломили Курта, он даже прокашлялся.
– Это она тебе сказала?
– Да нет, она здесь ни при чём, может я и болван старый, но из ума ещё не выжил, и у меня есть глаза. Когда она сегодня утром подносила дрова к камину, у неё задрался рукав и я увидел номер. Такие цифры делают только в лагерях – и он, засучив себе рукав, показал приблизительно такой же номер.
– Это у меня от первой мировой, но извини её ещё тогда не было, значит это нынешнее клеймо. Конечно, потом она мне всё насказала…
– Как, всё?
– Да, всю свою жизнь , бедная девочка, сколько её пришлось пережить!
Курт стоял смотрел на своего дядюшку, и не мог поверить, что это говорит он, всегда строгий и полностью оправдывающий политику Гитлера. Сейчас он сидит разочарованный, с разбитыми принципами. Курт стоял и еле сдерживал свои эмоции, чтобы не бросится к дяде и не рассказать ему о своем наболевшем, но он этого не сделал, а просто подошел к нему, положил руку на плечо и сказал:
– Не мучай себя, ты не один такой.
Дядя похлопал его по руке ответил:
– Спасибо, я знаю.
Курт, убрав руку с плеча, пошёл наверх, где находилась Анна. Постучав в дверь, Курт подождал некоторое время, затем открыл дверь и прошёл в комнату. Анна стояла возле окна и смотрела сквозь задёрнутую тюль во двор. Курт поздоровался, и спросил, как она себя чувствует. Анна, слегка пожав плечами, даже не повернувшись, сказала:
– Курт, я не хотела ничего рассказывать, но он настоял, и я не выдержала, мне хотелось кому-нибудь высказать, прости меня.
Курт смотрел на неё и его тянуло к ней, как магнитом, он уже не мог с собой бороться. Он медленно подошёл к ней и потихоньку, осторожно, обнял её, при этом глубоко вздохнул, прикрыл глаза. Немного так постояв, она развернулась к нему лицом, внимательно посмотрела и поцеловала его в щеку. В этот момент Курт открыл глаза. Он впервые видел её на таком близком расстоянии. Её губы были все в трещинках, глаза большие, с красивым разрезом и приподнятыми уголками, носик очень аккуратный. Смотря на неё, он не нашёл ни одного изъяна, если не считать побоев. Она была в его вкусе, о такой он мог только мечтать. Она смотрела прямо ему в глаза, и они не заметили, как их губы прикоснулись друг другу. Это был горячий, но недолгий поцелуй. Анна, слегка отодвинув от себя Курта, отвернулась. Её грудь вздымалась, она хватала ртом воздух, но ей его не хватало, она хотела что-то сказать, но не могла, дыханье было сбито, но она собралась всеми силами и все же произнесла:
– Курт, я не знаю, что со мной происходит.
Они ещё так стояли, чувствуя дыхание друг друга, биение сердец, и непонятные ощущения в груди, и никто из них не мог понять, что это пришла большая любовь. Именно та любовь, которая не смотрит, к какой расе они относятся, какую религию исповедуют, какого цвета их кожа, она просто пришла и всё, и как они с ней поступят? Отвергнут или примут? Пронесут по всей жизни или удовлетворятся несколькими мгновениями? Будут беречь её или распылять попусту, предадут её или будут верны ей? Все сейчас зависит только от них, и больше ни от кого. Курт взял её за руку, повернул к себе и сказал:
– Не надо извиняться, со мной происходит то же самое, и давай не будем этому сопротивляется, и ещё, я хочу тебе сказать именно сейчас, что со мной такое впервые, и я хочу, чтобы это осталось навсегда. И ещё я хочу, как бы ни сложилась наша жизнь, какую бы судьбу ни уготовил нам бог, чтобы ты всегда знала, что я буду любить тебя вечно. Анна смотрела на него и у неё текли слёзы, всё происходило так быстро, что она не успевала воспринимать происходящее. Но она точно понимала, что уже любит его и бороться бессмысленно. И ещё, с этой минуты она знала, что она уже не одна, и что есть человек, который будет охранять и беречь её, ведь у неё уже нет сил постоять за себя. И с этими мыслями она заплакала, и, сильно прижавшись к Курту, повисла на нем. На этот раз Курт стал её успокаивать:
– Ну, ладно, перестань, не плачь, всё уже позади, я больше никому не дам тебя в обиду, слышишь, никому.
Он достал из кармана платок и стал аккуратно вытирать ей слёзы.
– А ты знаешь, когда ты плачешь, ты становишься ещё красивей, ты относишься к тем людям, которые, что бы они ни делали, у них всё получается красиво.
Она нежно посмотрела на него, как бы исподлобья и сказала, чуть-чуть кокетливо:
– Надо, чтобы было ещё и вкусно, – это было так вовремя сказано. Курт совсем забыл про дядюшку, что его надо кормить. Сам Курт не хотел, а вот дядя – у него диета и режим. И от этого никуда не денешься, и вообще, дядя их давно, наверное, потерял. Анна сказала Курту:
– Ты иди, а я сейчас спущусь.
Курту два раза говорить было не надо, он всё понял. Ей надо привести себя в порядок, он посмотрел на неё и сказал:
– Хорошо, я тебя жду, – и с этими словами ушёл, прикрыв за собой двери.
Когда Курт спускался по лестнице, то увидел, что дядя накрывает на стол. Заприметив Курта, он стал оправдываться:
– А я подумал, что вы про меня, старика, совсем забыли, и решил побеспокоиться о себе сам, ну, и о вас, разумеется.
Курт, спустившись в гостиную, начал резво помогать дяде сервировать стол, приговаривая:
– Дядюшка, дядюшка, чтобы мы без тебя делали?
Дядя усмехнулся и сказал:
– Что делали? Да не было бы меня, заперлись бы и сутками не ели, я то это дело молодое знаю, сам когда-то таким был, – он остановился, почесал себе затылок и сказал:
– Чёрт, как давно это было! Когда я встретил твою тётю, несколько дней вообще не ел, кусок в рот не лез, а она ещё, царство ей небесное, такая зануда была, у неё столько ухажёров было, и все видные, а я-то был худенький, щупленький, одним словом, голодный студент. А нет, она выбрала меня и говорила, что откормит, и я стану у неё самым видным, да так и не успела – и он смахнул с глаз слезу.
Курт знал, что тётя умерла при родах, так и не родив ребёнка, а больше дядя не решил жениться, и поэтому у него не было детей. Он сделал блестящую военную карьеру, но так и остался один, если не считать Курта. Его он воспитал как родного сына и любил, не чая в нём души, просто не показывая этого. Он был человеком строгих правил, и хотел, чтобы из Курта получился настоящий мужчина, и, отчасти, ему это удалось, если бы не война, Курту многое было бы по плечу, и он многого добился бы. Но, увы, война распорядилась по-своему, и поставила всё на свои места. Так что, дядюшка, по большому счёту, и не узнал, что такое большая любовь.
Пока они разговаривали за приготовлением стола, Анна вышла из комнаты и стала спускаться со смущённым видом. Они оба смотрели на неё, стар и млад. Анна им нравилась обоим, только по-разному. Дяде она нравилась за скромность и честность. Честность для него всегда стояла на первом месте, но и скромность он приветствовал у всех людей. Ну а Курту Анна нравилась просто, потому что она есть. Он даже представить не мог, что за такой короткий срок у него могут разыграться такие чувства. Как бы он ни относился к Гансу, Курт был благодарен ему за то, что он встретил его, за то, что позволил забрать Анну. Правда, его грыз червячок сомнения – а не навязал ли он себя Анне? Может ей всё надоело, и она из двух зол выбрала то, что полегче. Ну, как бы там ни было, время покажет. Курт постарался прогнать эти неприятные мысли, он думал о сегодняшнем дне, и не хотел знать, что будет завтра. Тем более, в такое время люди не принадлежат себе, и обычно за них многое решают другие. У него есть только одна неделя на личную жизнь, и, может, эта неделя для него будет последней, и он хотел быть счастлив хоть одну неделю в этой жизни. И, если бог отвёл ему столько времени для счастья, значит ему так угодно. У большинства людей не было возможности иметь и этого, поэтому Курт был счастлив. После хорошего ужина, под бутылочку красного вина и парочку дядюшкиных историй, дядя решил пойти к себе в спальню, почитать что-нибудь перед сном, или просто решил оставить молодых наедине. Курт сидел напротив Анны, глаза его блестели, они мило беседовали. Неожиданно, Анна, прикусив, кулак, слегка отвернулась, и, потихоньку, заплакала. Курту даже ничего не надо было объяснять, он всё понял. Анна просто вспомнила, что ещё вчера находилась почти в бесчувственном состоянии, в лагере, где в любой момент, по чьей-либо прихоти, с ней могли сделать всё, что угодно. А сейчас она сидит в тепле, сытая и защищённая, а там остались сотни таких бедолаг, как она, которые не знают, доживут они до следующего дня или нет, и вообще, имеет ли она моральное право находиться здесь, пить, есть, вести светские беседы с теми, по чьей вине она и миллионы таких как она, оказались в таком положении, и она посмотрела на Курта. И на этот раз Курт всё понял и сказал:
– Анна, выслушай меня, не стоит себя терзать, ты ничем не можешь им помочь, как и я. Единственное, что мы можем для них сделать, это молиться за них, чтобы у них хватило сил вытерпеть всё это. Они и так очень долго терпели. Ну ничего, поверь мне, как военному, осталось совсем немного. Хотя я воюю по другую сторону баррикады, поверь мне, я всей душой молюсь за тех невинных, которые томятся сейчас в лагерях. А если ты сидишь здесь, со мной, и считаешь меня своим врагом, то это не так. Я не один из них, и никогда таким не стану, я простой солдат своей страны и останусь им до конца. Ты думаешь, я воюю за Гитлера? Может, раньше и да, но я уже давно пересмотрел свои взгляды, а сейчас я поднимаю свой самолёт в воздух только для того, чтобы не дать другим солдатам сбросить бомбы на мою страну, на таких же женщин как ты, которые ни в чём не виноваты. И так думают многие, но мы не можем все бросить и уйти в сторону. Наше место займут другие, но это будут не профессионалы, а совсем юнцы, и города всё равно будут бомбить, только во много раз сильней. А если ты спросишь, зачем мы вообще начали эту войну, то я ответить не смогу, я, по крайней мере сейчас, не знаю. Так же, как у вас, в России, в гражданскую войну, брат убивал брата, отец шёл на сына, ради каких-то идей. Если люди в своих семьях не могли разобраться, что же говорить, когда вся нация одурманена, и тоже, ради идей.
Анна посмотрела на Курта и сказала:
– Извини, Курт, я не хотела тебя обидеть, мне просто очень тяжело, и я не могу это забыть.
– Я всё прекрасно понимаю, Анна, разве можно такое забыть. Да кто забудет это, тот проклят будет!
Анна посмотрела на него и улыбнулась:
– Ну, ладно, давай ещё выпьем вина, за тех, кто этого сделать не может, – и она, выпив бокал, снова заплакала.
– Извини, Курт, я сегодня не могу, – она встала и убежала к себе в комнату.
Анна упала на кровать, уткнулась в подушку и стала рыдать. Её сердце разрывалось на две части. Одна часть уже принадлежала Курту, а вторая часть – во второй части сердца находились все те, с кем она делила чашу горя многие годы. Она помнила всех их в лицо, большинства из них уже не было в живых, ей казалось, что они смотрят на неё и осуждают за то, что она не выдержала и сломалась. Но она же никого не предавала! Ей просто повезло. Также ей повезло в одном из лагерей – на ней остановилась очередь в газовую камеру, а на следующий день их перевезли в другой лагерь. Но разве ей повезло в том, что её все считали красивой и, не добившись от неё взаимности, избивали до полусмерти, уродуя её до бесконечности. Так может, на этом её мучения должны закончиться? Она ведь всего лишь женщина, слабая и беззащитная женщина, как миллионы других, которые хотят просто покоя, и не хотят быть героями и заниматься самопожертвованием ради каких-то целей. Обо всём этом думала Анна и не заметила, как уснула, уткнувшись в подушку.
Курт ещё немного посидел, поразмышлял, и стал убирать со стола. Когда он почти всё убрал, из своей комнаты вышел дядя. Он подошёл к камину, подкинув несколько поленьев, уселся в своё любимое кресло, немного помолчав, спросил:
– А где Анна?
Курт вкратце рассказал ему, что произошло, дядюшка подумал и сказал:
– Сынок, ей нужно время. Вот увидишь, всё образуется. Её ещё долго не будет отпускать прошлое, если вообще когда-нибудь отпустит, слишком много выпало на её долю. А ты, я вижу, свой выбор сделал? Только помни, вам очень трудно будет. Наши народы ещё долго будут помнить эту чудовищную войну, и ещё неизвестно, чем всё закончится. Но, в любом случае, вам будет тяжело, – он посмотрел на Курта и добавил:
– А может вам уехать куда-нибудь, например, в Женеву. Поверь, у меня ещё остались связи, и я мог бы всё уладить. Ты уже своё отвоевал, и она отмучилась за десятерых. Поверь, никто вас не осудит.
– Я знаю, что нас никто не осудит, но, дядя, как же совесть? С ней-то как быть? От неё-то не убежишь. Нет, я не могу, если мне суждено жить, то я бы хотел жить здесь, на своей земле.
Дядя посмотрел на него и сказал:
– Эх! Ты такой же упрямый и бестолковый чёрт, как и я!
Они ещё посидели пару часов, распили бутылочку вина, поболтали и разошлись по своим комнатам.
Курт открыл глаза и в ночном свете увидел чей-то силуэт.
– Кто там? – шёпотом спросил он, не зажигая света.
Из темноты раздался шёпот Анны:
– Курт, ты прости, что я тебя разбудила, но я…
Курт не дал ей договорить:
– Ничего, Анна, ты меня не разбудила. Я тоже не могу уснуть.
Курт, конечно же, врал, он спал уже « без задних ног», и только привычка просыпаться от любого шороха вывела его из глубокого сна:
– Проходи, проходи, – Курт потянулся к ночнику, чтобы включить свет, но Анна, подойдя к нему, взяла и убрала его руку:
– Не надо, Курт, я пришла к тебе, – и она легла на край кровати, положив, свою голову ему на руку. Взяв его руку в свои руки, стала отгибать и сгибать его пальцы. Курт лежал и молчал, он был настолько ошеломлён и возбуждён, что у него закружилась голова. Он глубоко задышал, и сердце забилось с такой скоростью, что ещё немного и оно вылетит из груди. Он боялся шелохнуться. Её тело касалось его, и он чувствовал, как оно иногда содрогается мелкой дрожью. Он также ощущал её глубокое дыхание, и она так же, как и он, лежала неподвижно, только разгибала и сгибала его пальцы. Они, наверное, пролежали бы так всю ночь, но тут она не выдержала и спросила:
– Курт, я не знаю, правильно ли я поступаю, но если мы любим друг друга… – Курт опять не дал ей договорить, он повернулся к ней так, что она оказалась почти под ним и сказал:
– Да, Анна, я ещё раз убеждаюсь в том, что ты отчаянная девушка, – с этими словами он прикоснулся своими губами к его губам, и помня о том, что они у неё ещё болят, стал осторожно и ласково их целовать. Она тоже обняла его, и они слились в одно целое, и только когда уже начало светать, они уснули, так и не разъединившись друг от друга.
Курт спал спокойно, как не спал уже много лет. Сквозь сон он чувствовал прижавшееся к нему тело, она, свернувшись калачиком, уткнувшись ему в грудь, слегка посапывала, иногда подёргивалась, видно от того, что ей снилось. От одного такого толчка Курт проснулся, он открыл глаза, было уже светло. Он посмотрел на часы – время подходило к двенадцати часам. Курт подумал, что уже забыл, когда в последний раз так долго спал. Хотя и уснул он под утро, но чувствовал себя хорошо, спать уже не хотелось, но Курт не вставал, ему не хотелось будить Анну. Пролежав так еще около часа, он услышал, как к дому подъехала машина, и кто-то вышел из неё, хлопнув дверью. Курт знал, что к нему никто не должен приехать. Ему пришлось встать, он это сделал как можно осторожнее, стараясь не разбудить Анну. Накинув халат, он вышел из комнаты и спустился, в гостиную. Внизу стоял дядя, а рядом с ним солдат, посыльный. Он доложил Курту, что ему надо срочно явиться в штаб эскадрильи, Курт хотел спросить, но посыльный добавил, что вещи с собой брать не надо, и что его отсутствие не займёт много времени. Курт успокоился, он уже решил, что в штабе изменились планы, и его решили отправить сегодня. А в его планы это никак не вписывалось. Посыльный спросил разрешения, вышел из дома и, сев в машину, уехал. Курт поднялся к себе в комнату, чтобы одеться. Зайдя, он увидел, что Анна уже встала. Она, немного смущаясь, спросила у него:
«Что случилось?» Курт успокоил её, сказав, что всё в порядке, обычная работа, срочно вызывают в штаб, что скоро приедет и постарается успеть к обеду. Он вел себя так, как будто они уже прожили долгую жизнь, и, главное, он был искренен. Одевшись, он подошёл к ней и поцеловал её лоб, затем вздохнул и нехотя вышел из комнаты.
А уже через несколько минут он ехал по шоссе и думал, зачем и по какому поводу за ним отправили посыльного, если ему дали недельный отпуск. Но, правда, его предупредили, чтобы он никуда не отлучался из города. Ему надоело гадать, и он решил, что скоро всё станет ясно и лучше подумать о чем-нибудь более приятном. Он стал вспоминать прошедшую ночь со всеми её прелестями. Подъехав к штабу и войдя в него, Курт не заметил ничего необычного, указывающего на какие-то осложнения, и необходимость его присутствия как свободного лётчика. Подойдя к кабинету начальника штаба, и доложив адъютанту, что его вызвали, стал ждать, пока его вызовут. Долго ждать не пришлось, уже через пять минут он стоял перед генералом и докладывал о своем прибытии. Генерал стоял возле карты полётов, разглядывая её, и не обращая на Курта никакого внимания, предложил ему сесть. Курт воспользовался приглашением, и уселся в удобное, поскрипывающее кожей, кресло. Генерал, постояв ещё немного возле карты, сделав на ней какие-то пометки, повернулся к Курту.
Курт немедленно встал, но повторного жеста или предложения сесть не было, и Курт продолжал стоять, гадая, что ему сообщит генерал, по виду которого ничего хорошего ожидать не приходилось. Генерал, сложив руки за спину, стал медленно ходить по кабинету, как бы готовясь к серьёзному разговору. Курту это начинало не нравиться, он стал настораживаться и успокаивать свой адреналин. Но то что он услышал, для него было ударом ниже пояса.
– Так что, Курт, история неприятная, и от меня только что уехали сотрудники СС. Они дали тебе три часа, после того, как я тебе сообщу обо всём, чтобы ты отвез эту девицу туда откуда ты её забрал, и я тебе советую сделать это незамедлительно, чтобы не навлечь на себя неприятности. Они вообще хотели приехать к тебе домой, но я им пообещал, что ты человек разумный, и не из тех, кто ищет себе неприятности, и что ты сразу ее вернёшь.
Курт стоял, как оглушенный, он пожалел, что не сидит в кресле, так как не ощущал под собой почвы, и вообще, чувствовал себя отвратительно. Было такое ощущение, что его поимели без его согласия, а потом ещё заставляют извиниться. Он стоял и впервые в жизни не знал, что ему ответить. Но он точно знал одно – того, что ему предлагает генерал, сделать он никогда не сможет, даже если ему придётся попрощается с жизнью, не сходя с этого места. Но дело было не в этом, он даже не беспокоился на этот счёт. Курт переживал за Анну, как бы дальше ни сложились обстоятельства, её могут просто приехать и забрать. И другая немаловажная деталь его раздражала – как они могли обратиться к нему с таким? К нему, который ни разу в жизни не пасовал ни перед чем, который готов по первому требованию отдать свою жизнь за них, тех, которые сидят в тылу, как крысы, унижая и извращаясь над людьми, которые чтят себя верхом нации, а на самом деле являются ее отбросами. Курт был зол, и вся злость и ненависть отражались на его лице, и ему было всё равно, что думает генерал, тем более к нему лично никаких претензий не было, он знал генерала и знал что тот никогда не позволил бы себе влезать в чужие личные дела. Генерал судил о людях по их делам и поступкам, а не по их личным делам. И было понятно, что он прикрыл Курта, не позволив «СС» скомпрометировать его в глазах товарищей. Курт, смотря на генерала, твёрдо и чётко выговорил:
– Господин генерал, я этого сделать не могу, – и, переведя дыхание, продолжил – По двум причинам, первая – то что я никогда и не сделал бы этого, и вторая причина – он снова на секунду прервался, затем, уже более мягче, проговорил – Я люблю эту девушку и это моё право любить того, кого я сочту нужным.
Он снова стал повышать интонацию:
– Я военный лётчик, и до конца выполняю свой долг перед Германией, но почему же мне моя Германия не может сделать одно одолжение, и то, которое никак не ущемляет её интересы?
Курт был во взвинченном состоянии, и не осознавал, специально или случайно он стал говорить о Германии, может это сработал инстинкт, так или иначе, но на генерала это произвело впечатление. Именно то, что Курт ему намекнул, сам того не хотя, что Германия – это не только «СС», но и все они, которые честно выполняют свой долг и если они поступают так, то значит была необходимость сделать именно так и не иначе. Генерал, поправив перстень, подошел к своему креслу, сел и предложил сесть Курту. Когда Курт сел, генерал спросил:
– Майор кто она?
Курт снова хотел встать, но генерал жестом остановил его, как бы показывая – сиди, сиди… Курт понимал, что сидячий разговор – это разговор по душам, но всё же старался отвечать четко, не зная, на что ему придется отвечать, он бы предпочел делать это стоя, но генерал знал своё дело и ждал от Курта ответа.
– Русская, господин генерал.
Генерал, откинувшись назад, протяжно повторил:
– Русская, значит.
Затем, немного подумав, продолжил:
– Ну ладно, попробуем! – и добавил – в конце концов, русская это не еврейка.
Как будто на данный момент для Курта это имело значение. Генерал снял трубку телефона и попросил, чтобы его соединили с начальником гестапо. Посмотрев на Курта, прикрыл ладонью трубку, и, подмигнув, сказал:
– Они все там под одним кнутом ходят.
Обождав ещё пару минут, стал говорить:
– Да. Да, слушаю, соединяйте! Хайль Гитлер! Да вот, звоню. Да, да, что делать, звоним только по делам, ну ничего, выберу время и заскочу к тебе, Вот, звоню тебе, у меня к тебе такая просьба – тут у меня один хороший парень попал в передрягу, взял из лагеря, – вдруг генерал замолчал, только говорил – да, да… – это он повторял несколько раз. Затем достал носовой платок и, слегка высморкавшись, сказал:
– Значит вы все там в курсе, – немного послушав, то, что ему говорят на том конце провода, сказал – Вот в том и дело, что он категорически отказался её отдавать, а он у нас парень боевой, смотри сбросит пару бомб на твоё заведение, и тогда некому будет силой забирать.
И он посмеялся в трубку:
– Да, кстати, а если серьёзно, так этот парень много раз прикрывал ваши задницы, и, кстати, насколько мне известно, ни одна вражеская бомба не упала на гестапо, дай бог, и дальше так будет.
Курт заметил, как генерал произнёс слово «вражеская», только через какое-то время Курт поймёт, почему генерал сделал ударение на это слово, его больше волновало, чем закончится их разговор. Генерал посмотрел на Курта и снова подмигнул и, улыбаясь, продолжил:
– Да, обязательно тебя предупрежу, пока такие парни, как он, в небе, будь спокоен.
И генерал, улыбнувшись, затем, сделав опять серьёзное лицо, спокойно сказал: «Ну ты поговори с ним, не надо из этого раздувать, я понимаю, что застрелился, ну и всё концы в воду. Ну всё, жду»
Генерал положил трубку, снова откинулся назад и произнёс:
– А всё-таки испугался старый лис, когда я ему намекнул, что ты их охраняешь от бомбёжек, но ты же можешь этого и не сделать, – генерал посмотрел на Курта, он прекрасно знал, что Курт никогда не участвовал в прикрытии того района, где находилось гестапо, но это не имело никакого значения. Генерал, прикуривая сигару, спокойно сказал: «Ну что же, будем ждать».
Курту было абсолютно все равно, кто куда должен позвонить, кто с кем должен переговорить, ему надо было одно – чтобы ему позволили оставить Анну, и чтобы больше никто и никогда не лез в его жизнь, и ещё он вспомнил слова Ганса, что «их легче пристрелить, чем выпустить отсюда», в этом он был абсолютно прав.
Генерал, сидя в удобном кресле и наслаждаясь сигарой, заметил Курту: «Было бы намного проще, если бы комендант не застрелился, наверно, не выдержали нервы»
И генерал, посмотрев на Курта, спросил:
– Ты его хорошо, по-видимому, знал?
– Да, господин генерал, мы с ним вместе учились в лётной школе, потом дошли до Сталинграда, далее его ранило и наши пути разошлись.
Генерал сделал удивленное лицо и произнёс:
– Даже так, был лётчиком? А как же его угораздило в коменданты?
– Ему оторвало руку, и, так как на фронте людей не хватает…
Генерал перебил Курта:
– Всё понятно, не можешь летать – будешь ползать. И не думают же, что не каждый подходит и способен на ту или иную… – генерал запнулся – Не знаю, как её назвать?
Он сплюнул и выговорил:
– Работу, чёрт её побери! А потом люди стреляются, ему бы честь и хвала и на заслуженный отдых, а мерзавца могли бы подыскать, они у нас в избытке.
Курт слушал генерала и думал – конечно, генерал может себе позволить вслух высказывать такие мысли, и Курт сделал вывод, что, если генерал говорит при нём о таких вещах, значит он относится к числу тех, кому генерал доверяет, и это было Курту приятно. Раздался звонок. Генерал снял трубку:
– Да, слушаю.
Он действительно, долго слушал, абсолютно ничего не говоря, потом сказал:
– Хорошо! Спасибо, обязательно заеду.
Он положил трубку, посмотрел на Курта:
– Ну что герой, отвоевали мы твою, да как её хоть зовут?
– Анна, господин генерал!
Генерал одобрительно покачал головой, и добавил:
– Красивое имя, – и посмотрев на Курта, пошутил:
– А самое главное, редкое, – и они оба улыбнулись.
Курт стоял, улыбался и не знал, как ему благодарить своего заступника. Так ничего не придумав, сменил улыбку на серьёзное выражение лица, и спокойно, но четко сказал:
– Господин генерал, если надо будет на кого-нибудь скинуть бомбы, вы мне только скажите. Курт этим сказал всё, а генерал всё понял. Генерал встал из-за стола, Курт мгновенно сделал то же самое, генерал снова подошёл к карте, и что-то стал на ней чертить, заодно обратился к Курту:
– Ну что, езжай домой, у тебя есть целая неделя. Да! Заедь в управление Гестапо, к начальнику, он тебя ждёт. Не волнуйся, все нормально, он просто хочет с тобой переговорить и проинформировать, ведь случай неординарный.
С этими словами он, слегка приподняв руку, не поворачиваясь к Курту, произнёс:
«Хайль, Гитлер»! Это означало, что Курт свободен. Курт сделал то же самое, покинул кабинет и через несколько минут уже ехал в управление Гестапо. Подождал каких-то полчаса, пока у начальника шло совещание, и когда все разошлись тот принял Курта. Пройдя в кабинет, Курту предложили сесть. Начальник гестапо, внимательно изучив взглядом Курта, стал расспрашивать о том, что произошло в форте. Курт дал полное объяснение, скрыв лишь некоторые детали, не имеющие отношения к главному, пристально следя за начальником, стал ждать, что тот хотел ему сказать. Начальник посмотрел на Курта и спросил, твёрдо ли он решил оставить Анну у себя, не передумает ли он о своём решении. Курт сказал, что решение принял и менять его не собирается. Начальник похвалил его за смелость и настойчивость, сказав, что в последнее время редко отстаивают свои поступки. Далее, он достал из ящика стола какой-то бланк, поставив на нём печать и расписавшись, протянул его Курту, при этом сказал:
– Ей же нужен какой-нибудь документ? Здесь сам заполнишь её данные, на своё усмотрение, и объясни ей, что она никогда не была в лагере, и чтобы забыла всё, что с ней когда-нибудь происходило, – и, немного помолчав, добавил – Насколько это возможно.
Когда Курт уже подходил к дверям, начальник его окликнув сказал:
– Майор, у тебя хороший командир, никогда не подводи его, да ещё передай привет своему дяде, мы с ним давние знакомые. Ну всё, можешь идти.
Курт ещё раз поблагодарил его и вышел из кабинета, не чувствуя ног от счастья.
По дороге домой Курт рассуждал, что большинство людей, с которыми ему приходилось сталкиваться, по отдельности были порядочными людьми. Но почему со всеми вместе Германия превратилась в кусок дерьма и скатилась в пропасть, если хороших гораздо больше, чем мерзавцев. Почему тогда большинство подчиняется меньшинству, и не найдется кто-нибудь, чтобы остановиться и остановить всех остальных, тем самым спасти миллионы человеческих жизней.
Зайдя домой, Курт увидел, что Анны в гостиной нет, попросил дядю, чтобы тот оделся и вышел с ним немного погулять, и поговорить. Дядюшке, конечно, было тяжело оторваться от своего камина, но он без каких-либо возражений выполнил всё, о чём просил его Курт. Они долго прохаживались по пустым, полуразваленным улочкам. Курт рассказал всё, что с ним сегодня произошло, дядя только слушал и качал головой. Он был горд что хоть косвенно, но помог Курту преодолеть эти проблемы. Курт не знал, как себя повести с ним, быть до конца откровенным или не затрагивать того, что ему предложили в штабе. Немного поразмыслив и взвесив все за и против, Курт решил рассказать всё. Когда дядя узнал, что Курту придётся через неделю покинуть их, и, может быть, навсегда, он пришел в отчаянье, но не стал пытаться уговаривать своего племянника изменить решение, тем более, что он его уже принял, только с отчаянием проговорил:
– Дай бог, тебе сынок вырваться оттуда живым!
Теперь они оба не знали, как им поступить с Анной. Если Курт не вернётся, то что с ней будет? Конечно же, дядя ничего не имеет против неё, ему даже в радость, что Анна будет скрашивать его старческое одиночество, но всё же, жизнь не стоит на месте, и никто не знает, что будет завтра, а он старый человек, одной ногой уже в могиле и сможет ли он, при надобности, защитить её и уберечь, или ей подыскать более надёжное убежище? Он ещё раз предложил Курту вариант с Женевой, на этот раз Курт не был так категоричен, и решил об этом поговорить с Анной. На этом порешив, они пошли домой, так как время шло к ужину, а Курт еще даже не завтракал и чувствовал, как у него сосёт под ложечкой. Придя домой, они обнаружили Анну в гостиной, она собирала на стол. Увидев Курта, она спросила:
– Что-нибудь произошло?
Но получив от него успокоительный ответ, стала дальше сервировать стол. Ужин, как всегда, прошёл в дружеской беседе, и никаких намёков о скверном положении, со стороны мужчин не было. После ужина Курт попросил у дяди разрешения удалится. Дядя, конечно, не возражал. Он знал, что племяннику предстоит нелёгкий разговор с Анной. Курт попросил Анну, чтобы она поднялась с ним в его комнату, им есть о чём поговорить. Зайдя в комнату, Курт сразу начал разговор:
– Анна, мне удалось раздобыть для тебя документы, – Курт вытащил из кармана бланк и протянул ей.
– Здесь надо только поставить твои инициалы и данные.
Она взяла бланк, посмотрела на него и сказала:
– Спасибо, Курт, ты, наверное, забыл, что я русская, и моя родина там. И как я буду показывать эту бумагу, выданную гестапо, русским, которые, рано или поздно, всё равно сюда придут, и ты это прекрасно знаешь и понимаешь, так что спасибо тебе и извини, но я как-нибудь без неё.
– Но, Анна, я тебе предлагаю этот документ не для того, чтобы ты показывала его русским, этот документ делает твоё проживание безопасным здесь и сейчас. Ты находишься на территории Германии, останови тебя любой патруль и всё – ты исчезнешь и никто тебе не сможет помочь!
Анна посмотрела на него и спросила :
– А ты?
Курт отошел от неё и, подойдя к окну, ответил:
– Ну а я?
И, немного, выждав паузу продолжил:
– А я, Анна – это уже вторая часть того, что я хочу тебе сказать. Дело в том, что я уезжаю на фронт уже через шесть дней, и может случится такое…
– Не надо Курт, не пугай меня, не оставляй меня одну, я тебя умоляю.
Она начала плакать. Курт молча подошёл к ней, стал гладить её по голове, и нежно успокаивать её, и когда Анна немного успокоилась, спросил её:
– Анна, но как ты себе представляешь, я же военный лётчик, и сейчас идёт война, на которой воюют миллионы таких как я, и у которых тоже есть любимые и родные, но, увы, мы сегодня не принадлежим себе. Поэтому нам надо с тобой серьёзно поговорить. Я сразу хочу тебе сказать, если ты будешь ждать меня, то я обещаю, что останусь в живых и вернусь к тебе. Только я должен знать точно, любишь ли ты меня и будешь ли ждать?
Анна взяла лицо Курта в свои маленькие ладони, у неё ручьем текли слёзы, она смотрела ему прямо в глаза, и повторяла:
– Люблю, люблю и буду ждать. И где бы я ни была, куда бы меня не забросила судьба, знай и будь спокоен, я буду любить и принадлежать только тебе, только останься в живых, я тебя очень прошу, останься в живых.
С этими словами она обмякла, ноги её подкосились, и Курт еле успел поймать её. Анна была в обмороке. То ли от волнения, то ли сказался лагерный синдром. Курт, подняв её на руки, отнёс к кровати, аккуратно уложив, присел рядом с ней, Анна приоткрыла слегка припухшие от слёз глаза и шепотом сказала: –
– Ничего страшного, со мной это иногда бывает, она взяла его руками за шею, прижала к себе. – Ну что же, если у нас осталось так мало времени, не будем его попусту тратить.
Курт был с этим абсолютно согласен, он обнял её крепче, и они воспользовались тем временем, что им выделил бог, и всю оставшуюся неделю провели в вдвоем. Дядя старался как можно меньше досаждать своим присутствием, и дать им возможность как можно больше побыть с друг другом.
Неделя пролетела, как прекрасный сон, но всему хорошему наступает конец. За Куртом, так же, как и в прошлый раз, приехал посыльный, только на этот раз ему надо было явиться с вещами, и на этот раз его ждала машина. У Курта оставалось лишь несколько минут, попрощаться с Анной и дядей. Чтобы прощание выгладило не настолько трагичным, Курт решил не затягивать с ним. Всё, что он хотел сказать, он уже сказал, с Анной он простился раньше. Выходя, он посмотрел на окна второго этажа, где стояла Анна, прикрывшись шторкой, и он чувствовал, как она плачет. Он сел в машину и уехал, ни разу не посмотрев назад, он тогда ещё не знал, как его судьба завертит по спирали жизни, и, тем более, он не мог знать, что обратно он приедет по этой же дороге, но спустя много лет. И, конечно же, не найдя там никого, кого он так сильно любил.
Но этого он сейчас ещё не знал и у него были мысли совсем другого плана. Его ждала впереди серьёзная работа, которую он должен выполнить с честью.
В ту же ночь, получив полный инструктаж, он и ещё несколько человек летели к месту выброски. Курту часто приходилось прыгать с парашютом в ночное время, и его это нисколько не волновало. По команде они покинули самолёт. Приземлившись и сложив парашют, Курт, по ориентиру, вышел к месту сбора. Пройдя пару часов с проводником, который присутствовал среди них, они дошли до места их на значения. Как и предполагалось, это было тщательно замаскированный объект, но когда Курт попал внутрь, его захлестнули эмоции от увиденного, он даже не мог предположить, что увидит под землёй целую военную базу. Он стоял и думал, как это всё могло уместиться здесь. Самолёты стояли, готовые покинуть стартовую площадку в считаные минуты. Обслуживающего персонала было тоже довольно много, света было достаточно, везде было стерильно чисто, и каждая вещь стояла на своём месте. Ничего лишнего, всё, чтобы запустить самолёт. Курт сразу, на глаз, определил, что разгону будет достаточно, чтобы взлететь без проблем, так как машины оснащены реактивными двигателями. Курту уже как-то, в сорок третьем, приходилось летать на таких. После Сталинграда его сразу направили на переобучение, и целый месяц он мучил этот чудовищный самолёт. Конечно, со скоростью ни один другой самолёт сравниться с ним не мог, да и с потолком высоты, но, уж слишком этот турбинный «мессер» был неуклюж, и особенно, когда был загружен под завязку. А это в несколько раз превышало обычный комплект бомб. Этот один «мессер» мог справиться за пятерых, да и дальность полёта у него была очень мала, так как турбины жрали много горючего, но для коротких и молниеносных вылазок он был в самый раз. До Курта дошло ещё одно – видно они действительно на него «глаз положили», если ещё в сорок третьем отправили на переподготовку. Пока Курт всё рассматривал и думал, его пригласили пройти, вместе с остальными его, спутниками в кают-компанию для лётчиков. В каждом кубрике для жилья, или для ожидания своей очереди, было не так много места. В каждой комнате было по четыре койки. Когда Курт зашёл в комнату, то увидел, что три койки уже имели своих хозяев, и подошёл к той койке, которая была идеально заправлена. Сложив свои принадлежности в рядом стоявший шкафчик, он прилёг подремать, потому что было ещё пять часов утра. Прикрыв глаза, у него появилось ощущение, что что-то не так, и до него дошло. Если сейчас пять часов утра, тогда где же его соседи по комнате? Но так ничего не поняв, он уснул. Проснулся он в таком же положении в каком лёг. Так же горел свет, всё было так, как тогда, когда он пришёл, никого в комнате не было, и видно,что никто не приходил. Курт подумал, что может он и не спал, просто на мгновение прикрыл глаза, но взглянув на часы, понял, что проспал почти восемь часов, если бы не часы, здесь можно было перепутать ночь и день. Здесь не было ни закатов, ни восходов, здесь время будто остановилось. Он вспомнил Анну, да он никогда не забывал её. Она всегда находилась с ним, где-то в подсознании, но он вспомнил именно то, как она, бедная, сидя в карцере неделями, не сошла с ума. Оставь его в этой комнате на пару дней, он бы точно спятил.
Курт встал, подошёл к зеркалу, причесался, взял со шкафчика принадлежности для туалета. Выйдя из комнаты, и отыскав в коридоре уборную, справил все надобности. Выйдя снова в коридор, Курт подумал:
– Как же всё здесь оборудовано и предусмотрено до мелочей. Вернувшись в свою комнату, он обнаружил в ней сидящего полковника, который, увидев Курта и поздоровавшись, предложил пройти с ним. Они молча прошли по коридору, выйдя на стартовую площадку. Полковник подошел к первому стоящему самолёту, и, повернувшись к Курту, сказал:
– Майор, это ваш, можете его не осматривать, у нас превосходные механики. Единственное, я хочу вас ознакомить с автопилотом, – он поднялся на трап, стоящий рядом с самолетом, и пригласил Курта. Далее он объяснил ему, как действует автопилот и спросил, есть ли вопросы. Да, у Курта было много вопросов и он начал с первого:
– Во-первых, я хотел бы узнать, чем здесь можно заняться, чтобы скоротать время. Во-вторых, долго ли мне придётся ожидать вылета и в-третьих, – Курт, немного подумав, как бы решая, задать или нет следующий вопрос, спросил: – Это уже так, мне просто интересно, где мои соседи по комнате?
Полковник посмотрел на Курта с ухмылкой и сказал:
– Майор, вы, конечно, задали много вопросов, но ответ, я думаю, будет один на всё, здесь нечем заняться, т. к. вы уже сегодня улетаете на задание, ну а ваши, как вы говорите, соседи, уже выполнили своё задание вчера, и, как мы получили подтверждение, весьма удачно, так что, надеюсь, я ответил на ваши вопросы. Да, а вам лично, это тоже к слову, я бы посоветовал не тратить время на пустяки, а потратить его на молитвы. Поверьте мне на слово, бог вам понадобится.
– Курт стоял, раскрыв рот, смотрел на полковника и думал, как же у них здесь всё оперативно поставлено.
– Да, ещё кое-что, – продолжил полковник, – обед ваш у вас в комнате, и, так как завтрак вы проспали, можете пообедать и отдохнуть, часа два у вас есть, потом получите карту полёта и в путь, всё, инструктаж вы знаете, надеюсь у вас больше нет вопросов.
– Увы, ещё один, – Курт выглядел настойчивым, – мне бы хотелось знать, кто будет моим напарником?
Полковник коротко объяснил, что напарник у него будет, но общаться с ним не обязательно, у него своя задача, а у Курта своя.
– Вы будете ведущим, а он ведомым, после задания у вас разные координаты для ухода, обо всём вы узнаете, изучив карту полётов, – и он, отдав честь, ушёл, оставив Курта на эстакаде. Курт, придя к себе в комнату, обнаружил на столе горячий обед, еды было достаточно даже на двоих. Плотно перекусив, Курт прилёг и немного поразмыслив о мерах предосторожности, сладостно задремал. Но когда к нему зашли в комнату, Курт сразу открыл глаза. Перед ним стоял всё тот же полковник, в руках у него был планшет. Он его протянул Курту и сказал:
– У вас есть полчаса, чтобы изучить задание и запомнить, так как вы полетите по памяти. На этот раз Курту не надо было объяснять, что к чему. Он уже давно все понял, взял карту, и принялся её изучать, даже не заметив, как ушёл полковник. Как полковник и обещал, пришел он ровно через полчаса, Курт к тому времени уже знал наизусть, что и где он должен сделать. Полковник, задал несколько проверочных вопросов, и, убедившись, что Курт все знает от и до, сказал:
– Я вижу вы готовы, майор?
Получив утвердительный ответ, они оба вышли из комнаты в направлении к взлётной полосе. Когда Курт проходил мимо второго стоящего за ним самолёта, он увидел, что в нём уже сидит лётчик, который поприветствовал Курта, подняв руку со сжатым кулаком вверх, как бы говоря, что он готов. Курт, сев кабину самолёта, предварительно надев парашют, стал готовить своего крылатого коня к взлёту. Когда всё было готово, Курт посмотрел на время, было семь часов вечера, а до точки их задания лёту было чуть больше часу. Турбины запустились, Курт закрыл затворку, и начал смотреть вперёд, когда откроются шлюзы, долго ждать не пришлось. Шлюзы расползлись по сторонам, и направляющий махнул флажком, дав команду на вылет. Самолёт дернулся, и через мгновение Курт был уже в воздухе, набирая высоту. Обернувшись, он увидел, как за ним следует его напарник. Всё происходило так быстро, что Курту стало даже неинтересно. Набрав нужную высоту они стали следовать к своей, смертельной цели.

Глава 6

«СМЕРТЕЛЬНАЯ СХВАТКА»
А в это время, на английской стороне, Том и вся его эскадрилья готовились к перелёту на новое место дислокации, и никто из них не мог представить, какая драма разыграется ровно через час. Но у них – у Курта, у Тома и у остальных, был ещё целый час, который расставит всё на свои места, и определит каждому его судьбу, ну, а у кого-то её не будет вообще.
Том, как всегда, был ведущим, и должен был взлетать первым. Он поудобнее усадил Роберта на его привычное, в таких случаях, место. Закрыв кабину, он ждал команды на взлёт. Все самолёты были уже на взводе и оставалось только получить команду и взлетать.
И вот, команда получена, и Том пошёл на взлёт. Не успел он оторваться от земли, как позади него поднялся огромный клуб огня, а его отбросило взрывной волной. Он оглянулся и ужаснулся – все стоявшие за ним самолёты были в воздухе, но это были уже не целые самолёты, а то, что от них осталось. Весь аэродром был в огне. Ни один самолёт больше не успел подняться за ним. Том был в таком шоке, что не знал, что ему делать. Он машинально набирал высоту и никак не мог прийти в себя. Его руки словно одеревенели, и только тогда, когда перед самым его носом прошла очередь трассера, он очнулся, выйдя из оцепенения и, оглядевшись по сторонам, увидел, что у него на хвосте сидят два мессера, и ведут по нему прицельный огонь. Тому ничего не оставалось, как камнем падать вниз. Он увидел, как мессеры прошли над ним, не решившись последовать за ним. Том, сделав петлю, оказался теперь у них на хвосте. С первого же прицела он уделал ближнего к нему немца, и тот, на полном ходу, выпуская чёрную полосу дыма, пошёл вниз и, вспыхнув перед самой землёй, шлёпнулся об неё, разлетевшись на мелкие кусочки. Видно, он ещё не полностью отбомбился, и на нём оставались несброшенные бомбы. Том, развернув самолёт на сто восемьдесят градусов, решил пролететь над аэродромом и посмотреть, что там происходит. А происходила там ужасная картина. Все самолёты были взорваны, обломки валялись по всему взлётному полю. На аэродроме царила паника, люди бегали, помогая друг другу, вытаскивали из горящих самолётов раненых пилотов, некоторые тушили то, что горит, хотя тушить там, по-видимому было уже нечего. Том стал вызывать землю, но земля молчала, видно диспетчера тоже были «накрыты». Том не знал, сколько самолётов противника находилось в небе, но он точно знал, что два «мессера» столько наделать не могут, и рассчитывал на большую драку.
Тут Том услышал:
– Седьмой, седьмой, как слышишь, ответь!
Том с облегчением в сердце ответил:
– Да, слышу! – и сразу же спросил – Кому-нибудь удалось подняться ещё?
Услышав отрицательный ответ, понял, что надежда только на него. И снова спросил:
– Земля, земля, сколько «мессеров? – ответ был сразу же выдан:
– Было два, остался один, сейчас заходит на тебя с востока, – и добавил:
– Том, дай этой сволочи по морде!
Том был, конечно, удивлён, как два «мессера» смогли наделать столько, да ещё к тому же полностью не разгрузившись, не успел он подумать, как почувствовал, как кто-то тычет ему в спину.
Боже, как он мог забыть, с ним же находился Роберт! Том был растерян, он не знал, что ему делать. Не было бы Роба, он бы знал, но Роб… Он не мог им рисковать, но и уходить с поля боя, тем более не зная, отгрузился «мессер» или нет. На первом же оставались ещё бомбы, и рисковать было нельзя. Внизу было ещё много людей и Том, повернувшись к Робу подмигнул ему, сделал выбор, но, увы, ему не суждено было воспользоваться им. Посмотрев направо, он увидел, как в ветровом стекле прорезается дырочка, его что-то ужалило в горло. Сначала, на мгновение, было больно, а потом нет. Боль прошла, стало как-то не по себе, не было ни страха, ничего, просто стало как-то всё безразлично. Дышать становилось всё трудней, и он поймал себя на мысли, что он вообще не дышит. Это состояние длилось мгновение, а для него это была вечность. Он почувствовал, что в глазах стало темнеть, и он куда-то проваливается. На этот раз перед ним была только одна дверь, с ярким светом.

Глава 7 «ВЫБОР»
Курт ещё с первого захода уложил все бомбы, и, в принципе, можно было улетать, но в воздухе был один самолёт, и, по инструкции, он не должен иметь за собой хвоста, тем более, он знал, что англичанин будет преследовать его до самого конца, мстя за своих. И он решил его уложить. Подлетев, он выпустил в него очередь, он видел, как трайлер шёл ровно, слегка покачиваясь, но всё же летел устойчиво, слегка покачивая крыльями. Курт решил ещё раз с разворота прикончить его, чтобы быть уверенным, и пошёл на новый заход. Но когда он сровнялся с англичанином, то увидел именно того, с которым ему приходилось уже сталкиваться, и кого он однажды отпустил, пообещав ему, что когда-нибудь собьёт его. Он даже вспомнил, как его зовут -Том, если он конечно не соврал, хотя врать не было никакого смысла. Курт разглядел, хотя и с трудом, что у Тома голова свисла на грудь, и Курт понял, что Том убит или ранен и находится без сознания. И то и другое Курта устраивало, и он решил, что ему пора улетать. Курт поймал себя на мысли, что ему жаль Тома, если Том ранен, то может очнётся и сумеет посадить самолёт, ну а если он мёртв, то ему уже безразлично, где он упадёт. И Курт решил не добивать его, и пусть самолёт летит сам. Курт уже начал менять курс, когда увидел, что в кабине что-то мелькнуло, Он присмотрелся и увидел маленькую светлую голову – это был ребёнок. Курта прошибло потом, такого расклада он, конечно, не ожидал, и что ему делать в такой ситуации, он, тем более, не знал. Тем более, любое его промедление могло означать для него самого печальный конец. Было ясно, что англичане попросили подмогу от других эскадрилий, и лишь вопрос времени, когда прибудет подмога, но тем не менее, Курт летел параллельно с самолетом Тома и не знал, чем он может помочь ему. Медлить было нельзя и Курт решил настроиться на английскую чистоту, и, может быть, вывести его из бессознательного состояния, если он жив. Он так и поступил. Настроив свою рацию на волну, которой пользовались английские лётчики, Курт стал кричать:
– Англичанин, очнись! Если ты слышишь, то дай знать!
Курт намерено не называл Тома по имени, т.к. знал, что его слышат на земле, и не хотел скомпрометировать его, да и себя тоже. Но видя, что тот его не слышит, стал кричать:
– Том, очнись! Ты должен посадить самолёт, у тебя в кабине ребёнок. Конечно на земле все слышали о его попытках привести Тома в чувства, и они также слышали, что Том ему не отвечает. И было ясно, что это конец, как для Тома, так и для его сына Роберта.
Курт видел, как ребёнок трясёт Тома, но это ничего не меняет, тот как был с опущенной головой, так и оставался в таком положении. Тогда Курт решил, даже не сам Курт, у него действовали его эмоции, он был перевозбуждён и уже не отвечал за свои поступки. Он знал только одно, если ему не удастся посадить Тома, он себе никогда не простит гибель ребёнка. И он решил пойти на отчаянный и почти безнадёжный шаг, но это был единственный шанс для этого маленького ребёнка. Курт решил его посадить, хотя и не знал, что из этого получится. Первое, что надо было, это наладить связь. Курт, благо у него был автопилот, установил его так, чтобы самолёт летел параллельно с Томом, хотя сделать это было весьма и весьма сложно. Реактивные двигатели плохо себя вели на небольшой скорости, но всё же на какое-то время полёт стабилизировался, и «мессер» шёл наравне с английским самолётом. Курт понимал, что у него очень мало времени, так как горючего оставалось минут на тридцать, и скоро должен начаться закат. С каждой минутой шансы будут уменьшаться не в их пользу. И он сразу перешёл к делу. Курт, махая руками, привлёк внимание ребёнка, потом, сняв с себя шлем, продемонстрировал, чтобы ребёнок снял шлем с головы Тома и надел на себя. Ребёнок оказался на редкость сообразительным. Он с трудом снял шлем с Тома, и неловко надел его на себя. Курт сразу же заговорил:
– Ты слышишь меня? – но, кроме треска в наушниках, он ничего не улавливал. Но вот, есть, он услышал голос. Это был голос уже взрослого мальчика, и Курт даже немного успокоился, и сразу же стал успокаивать его:
– Парень, не бойся меня, я хочу тебе помочь. Том твой отец? Я угадал? – и, услышав положительный ответ, Курт спросил:
– Как тебя звать?
Мальчик сказал, что его зовут Роберт.
– О кей, Роберт, не волнуйся, я знал твоего отца, он хороший лётчик, но сейчас он ранен, и ему, видимо, нужна твоя помощь. Отец тебе когда-нибудь показывал, как надо управлять самолётом? – в наушниках прозвучало:
– Да, но, дяденька, я боюсь, папа мне только один раз давал подержать штурвал, и то, я сидел у него на коленях, и мы вместе рулили.
Курт, конечно, же ощущал, что с ним говорит ребёнок. Сколько этому парню? Лет десять-двенадцать? Что он сможет? Но иного выхода не было, и он стал продолжать задуманное. – Роберт, значит, так, я понял, что ты очень смелый и сообразительный мальчик. Самое главное, ничего не бойся, а управлять самолётом очень просто, это как на велосипеде, один раз проехал, и уже никогда не разучишься. А ты у нас уже летал, значит ты почти лётчик. – Ну, ты, готов? – Роберт ответил, что готов, и Курт принялся инструктировать его:
– Роберт, перелезь к отцу на колени, и, главное, это очень важно, не задень случайно штурвал.
Курт смотрел, как Роберт стал пробираться к Тому на колени, главное, чтобы он не задел штурвал, тогда вряд ли Роберт сможет выровнять самолёт. Но он сделал всё очень умело, через минуту он уже сидел на коленях у отца, голова Тома упёрлась ему в затылок.
«Роберт, теперь посмотри на панель.» – Курт начал объяснять ему, что и где находится. Курт знал этот самолёт, и ему было легко ориентироваться. Когда Курт попросил Роберта, чтобы тот пересказал, что и где находится, он сделал это без труда. Было видно, что его мальчишеская любознательность ему сейчас здорово помогла. Наверное, он Тома частенько доставал расспросами, и Курт был рад этому. Они летели на высоте тысяча километров, и от аэродрома улетели уже далеко и надо было разворачиваться. Вот сейчас был тот момент, от которого зависело, сможет ли Роберт справиться с самолётом или нет, и Курт перешёл ко второму этапу.
– Роберт, слушай меня внимательно, очень медленно и не дёргая возьми в руки штурвал. Курт стал смотреть на английский самолёт, сам сняв с автопилота свой «мессер». Ф-4 немного покачался, но летел стабильно, было видно, что штурвал в надёжных руках.
– Теперь, Роберт, медленно наклони штурвал вправо, и, если я тебе скажу, сразу верни его на место, как он находится сейчас, посмотри на приборы и запомни.
Ф-4 стал медленно поворачивать. Курт не стал рисковать, чтобы Роберт не перестарался, и самолёт не накренило слишком сильно. Курт решил пустить Роберта по большому кругу, сказав ему, что достаточно, и чтобы он держал штурвал в таком положении. А сам продолжал лететь рядом с ним. Когда оба самолёта полностью развернулись, Курт, выровнял свой «мессер», и сказал Роберту сделать то же самое. Самолёты легли на нижний курс, и летели, приближаясь к точке посадки.
Курта волновало время, горючее на исходе, пятнадцать-двадцать минут – и всё. По ориентирам аэродром скоро должен быть виден, и Курт решил идти на снижение. Он стал объяснять Роберту, что делать. Роберт оказался хорошим учеником, и это обнадёживало. Оба самолёта пошли на снижение, вдали показался аэродром. Курт знал, что у Роберта есть только одна попытка, если с первого захода он не сможет посадить самолёт, то поднять его снова вверх он точно не сможет. Курт решил сделать проще. Он объяснил Роберту, что, когда он скажет, чтобы он заглушил двигатель, это даст ему ещё немного очков в его пользу.
До земли оставалось триста метров, Курт оглянулся и увидел, что за ним летят, как минимум, пять Ф-4, видно, они подлетели незаметно сзади, и, так как эфир прослушивался на земле и в воздухе, они не мешали Курту закончить начатое. Курт знал, что как только Роберт коснётся земли, на него обрушится шквал огня, но он выбор сделал, и даже был горд этим, хотя и не знал, чем всё это закончится, но он, хотя бы, дал шанс этому парню. Пошли самые напряженные метры – пятьдесят… двадцать… десять… Курт чуть отлетел в сторону, чтобы лучше видеть, когда надо дать команду глушить двигатель. Курт увидел, что Ф-4 стал немного крениться вправо, но что-то говорить было поздно. До земли осталось всего метра три, и он дал Роберту команду отключить двигатель. Курт наблюдал, как самолёт ударился о землю, его сильно подбросило, но, благо, что пропеллер не вращался. Курт всё рассчитал. Ф-4 снова коснулся земли, но на этот раз правым крылом, самолёт перекатился, его развернуло, и он уже мчался задом, немного вращаясь. Но полностью развернуться он не успел, споткнулся, упёршись крылом, остановился. Курт пошёл на контрольный круг. Он знал, что пока он находится над аэродромом, атаковать его не будут. Он стал вызывать Роберта на связь, ответа не было, но Курт был уверен, что с ним всё в порядке, тем более, к самолёту бежали десятки людей. Он своё дело сделал, и сейчас решил показать, как он умеет достойно принять смерть. Он услышал в наушниках, как ему приказывали приземлиться, но это не входило в его планы, и он решил попробовать уйти. Так как англичане не решались его атаковать, наверное, надеясь, что он сядет. Курт решил воспользоваться этой заминкой со стороны англичан. Он пошёл на круг, будто заходя на посадку.
Ах, как жаль, что у него нет горючего! Конечно, с его реактивными двигателями он бы улизнул от них, тем более, стало темнеть, но риск благородное дело, и он решил рискнуть, сделав вид, что пошёл на посадку. Англичане, естественно, дышали ему в спину. Курт, вместо того, чтобы гасить скорость, запустил турбины на полную катушку. Англичане ничего не поняли, они летели сзади и для них вырисовалась картина, что Курт заходит на посадку, но уж слишком с большой скоростью, и, так не успев опомнится, увидели, как «мессер», перед самой землёй, резко метнулся вверх, и на огромной скорости, почти вертикально, стал набирать высоту. Англичане, конечно же, такое сделать не могли, у них не было нужной скорости. Они, попытались, но увы, догнать «мессер» было им не по зубам. Выпустив в верх, вдогонку, немалое количество пуль, им пришлось возвращается, так как скорость подъема у них иссякала, ещё мгновение и они бы рухнули вниз, так и не выйдя из пике. У Курта от высоты стало закладывать уши и темнеть в глазах, в кабине стал чувствоваться разрежённый воздух, дышать становилось всё труднее, кислородная маска не помогала, прибор высоты давно показывал запредельные позиции. Курт так высоко ещё ни разу не забирался, но он знал, что на такую высоту F-4 не влезет, и поэтому на этот счёт был спокоен, и потихоньку стал спускать «мессер» к земле. Спустившись до нужной высоты, Курт взял нужный ему курс, и под звёздами полетел в неизвестность. Он был безумно счастлив и горд. Счастлив за то, что ему не пришлось брать на себя вину за гибель мальчика. Хотя он вспомнил слова Ганса, что от бомбёжек невинных смертей куда больше, чем от других военных действий, и что лётчик, увидев однажды сотворенное им воочию, вряд ли смог после этого сбросить хоть одну бомбу или спокойно спать по ночам. Но, Курт был горд за то, что он сегодня сделал. Он уничтожил огромное количество машин смерти, абсолютно не имеет значения, кому они принадлежат, и ещё он был горд за то, что он сумел надуть этих англичан. Но надо им отдать должное, ведь они могли его уничтожить в два счёта, но увы, не судьба. Курт летел и ждал, когда у него кончится горючее, тогда он спокойно спрыгнет с парашютом, правда, куда приземлится, и что на этот раз ему уготовит судьба, одному богу было известно. Не успел он об этом подумать, как сначала заглохла одна турбина, затем вторая, и «мессер» стал медленно терять высоту. Курт открыл затворки, и покинул падающий самолёт, его резко дернуло, и он даже не увидел, в какую сторону улетел «мессершмидт», но лишь бы подальше от его места приземления.

Глава 8
«РУССКОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО»
Курт спускался в полной тишине, было прилично темно, и Курт молил бога, чтобы не угораздило приземлиться в каком-нибудь населённом пункте. Чего он боялся, то и произошло. Мало того, что он приземлился черт знает где, так он ещё угодил прямо в маскировочную сетку, запутавшись в ней, закрыл всё куполом парашюта. Немного придя в себя от произошедшего, он услышал отборный мат на русском языке, ему уже приходилось раньше его слушать, когда он летал в небе над Сталинградом. Настраиваясь на волну русских лётчиков, он не слышал ничего кроме того, что он услышал сейчас. Когда русские сообразили, что к чему и увидели, что за «гусь» залетел к ним в гости, при этом разворотив всю маскировку, они оторвались на нём на полную катушку. Прилично намяв ему бока, распутавшись, они, с матом, вытащили его из окопа. И ещё пару раз приложились к его физиономии, уже просто по инерции, для устрашения, повели его вдоль окопов, скорее всего к более высокому начальству. За всю свою жизнь Курта ещё ни разу никто не ударил по лицу, а тут его так отделали, что у него заплыла вся физиономия, и один глаз вообще перестал видеть. Он чувствовал, как кровь хлещет у него из носа, стекая прямо в рот, он думал, что он захлебнётся в своей крови, Курт не обращал на это внимание, так как понимал, что это, скорее всего, цветочки, а ягодки ещё впереди. Те, кто его вели, о чем-то говорили между собой. Курт их не понимал, но, по интонации, он понял, что они весьма довольны такой удачей, посланной им с небес. Спихнув его ещё ниже, в какой-то окоп, Курт оказался перед входом в блиндаж. Один из сопровождавших показал жестом, чтобы Курт сел на землю, а сам зашёл в блиндаж, второй остался охранять нежданную добычу. Через минуту-другую, первый, выйдя из блиндажа, взяв Курта за шиворот и приподняв его, впихнул в блиндаж и сам проследовал за ним. Курт, хоть и одним глазом, но всё же заметил, что в землянке, куда его впихнули, было довольно светло, свет исходил от керосиновой лампы, стоящей на столе, это была даже не лампа, а гильза от использованного снаряда, в нее был вставлен фитиль, и в самом верху она была тщательно приплюснута. Света от неё было достаточно, но и копоти тоже. И так как у Курта один глаз полностью заплыл, он еле мог различать силуэты сидящих за столом, но не мог разобрать их ранги. Один и сидящих сносно говорил по-немецки, он приказал Курту подойти поближе к столу, после чего начал задавать обычные процедурные вопросы – кто он и откуда свалился к ним, как снег на голову? И заранее предупредил, что с молчунами у них разговор короткий – к стенке, и ауффидерзейн! Курт, конечно, не питал иллюзий насчёт того, что с ним будут нянчиться, как это, обычно, делают в союзнических армиях, и Курт решил не испытывать судьбу. Он стал отвечать на задаваемые вопросы, но, естественно, на свой лад. Он объяснил, что сначала войны воюет на английском фронте, и никогда не принимал участия в боях против русских Говоря это, он надеялся, что к нему отнесутся более снисходительно. Курт не стал строить из себя героя, и добавил, что давно пересмотрел весь смысл войны, но, как и многие другие, он выполнял свой воинский долг. Смотря на них, он не знал, произвели его слова должное впечатление или нет, так как, из-за густого дыма от лампы и сигарет, их лиц не было видно. Офицер, сидевший рядом с тем, кто задавал Курту вопросы, что-то громко рявкнул, и в блиндаж вбежал один из тех, кто привёл Курта сюда. Офицер, разговаривавший с Куртом, дал какие-то указания вбежавшему и, посмотрев на Курта, сказал, что ему очень повезло, что он не пролил русской крови, и что война идёт к концу, и такие, как он, особого интереса у них не вызывают, и добавил, что сейчас его отвезут в лагерь для военнопленных, и там с ним будут разбираться уже другие. Он дал команду, и, стоявший сзади Курта часовой, ткнул его в спину. Курт понял, что ему пора на выход. Выйдя из блиндажа, Курт вдохнул полную грудь свежего воздуха, и, с облегчением выдохнув, пошёл вслед за идущим впереди конвоиром. Вели его долго, и пока он шёл, он думал: – Если бы они знали, какую информацию он мог им дать, они никогда так просто его бы не отпустили.
Конечно, это не сорок первый или сорок третий год, когда из пленного выжимали всё, что можно, ну, а потом пускали в расход, сейчас они брали сотнями, и даже тысячами в плен, и уделять особое внимание каждому не хватило времени. А времени у русских было мало, им надо было любой ценой идти вперёд и только вперёд. Дойдя до машины, Курт и его конвоир залезли в кузов, постучав по кабине. Машина тронулась, и его повезли в лагерь. Это означало, что война для него была закончена.
,
Глава 9.
НАЧАЛО ДОЛГОГО ПУТИ.
Место, куда его привезли, только называлось лагерем. Километра на два, по периметру, была натянута колючая проволока, по углам стояли вышки, а внутри этого периметра находились тысячи военнопленных всех мастей и рангов. Некоторые кучковались, это наверняка, были те, кто попал в плен скопом, а иные бродили по лагерю в одиночестве, надеясь встретить кого-то из знакомых. Одному переносить лишения всегда труднее, чем сообща, из-за этого люди стремятся сблизиться друг с другом. Курта привезли и загнали вовнутрь, к остальным. Многие уже спали, прямо на сырой земле, подложив под себя одну половину шинели, а другой накрывшись. Некоторые, у кого не было, чем накрыться, спали по двое и даже по трое, накрывшись одной шинелью, благо осень была тёплой, но по ночам всё равно было довольно прохладно. Курт принадлежал к тем, у кого не было чем накрыться, на нём была только лётная куртка, да и то наполовину разорванная, а бродить по лагерю у него не было сил. Он увидел, что у одного из лежавших поблизости, от накрывшей его шинели отходил рукав. Курт подошёл, лёг на него, и только закрыв глаза, тут же уснул. В течение последующих дней он примкнул к одной из групп, они почти все были как-то связаны с авиацией, и он уже не в одиночку переносил все тяготы лагерного существования. Так прошёл почти месяц, многих увезли в неизвестном направлении, но на их места прибывали всё новые и новые пленные из разных районов боевых действий. Дошло дело и до Курта. В партию, которая отправлялась на этот раз, попал и он, ни одного из тех, с кем он делил шинель весь этот месяц, с ним не оказалось, и ему пришлось заводить новых знакомых. Дальше настали ещё более трудные времена, их везли на восток, вагоны были забиты до отказа, но на каждой остановке им подсаживали ещё больше военнопленных, правда, были и высаживающиеся, а также, выносившиеся. Это те, которые, по многим причинам, не выдержали изнурительного переезда, некоторые из них умерли от болезней, другие от холода и голода, но и тех и других, в большинстве, смертушка забирала от отчаянья. Так или иначе, умерших было довольно много, и к концу третьего месяца, их смертельного путешествия, Курт обратил внимание, что в вагоне почти на пятьдесят процентов поменялся состав пленных, и он знал, что ни один из них не вышел из его вагона своими ногами. Попав в плен, Курт думал, что война для него закончилась, но не тут-то было, война продолжалась, только другая война, война за жизнь. Нужно было иметь огромное желание жить, чтобы остаться в живых в таких смертельных условиях. Но Курт был жив и не сказать, что был огорчён этим. К концу третьего месяца их вагон выгрузили на какой-то маленькой станции, продержав на морозе ещё пару часов, под небольшим конвоем повели прямо по центру небольшого полуразрушенного городка. Когда их вели, многие жители, стоявшие по обе стороны колонны, что-то кричали, особенно женщины, махая кулаками и сплёвывая в их сторону. Правда, находились и такие, но их было очень мало, которые отваживались закинуть в колонну узелки с вареной картошкой и другими малопригодными съестными продуктами. Было неизвестно, какие причины заставляли их это делать, но для военнопленных это было больней любых оскорблений, но и нужней, ведь такие узелки спасали многим жизнь. Курт думал, что те, кто подкидывал еду военнопленным, скорее всего, думали о своих сыновьях, мужьях, и. т д. которые также могут находиться где-нибудь в плену, и также нуждаться в еде, и какая-нибудь брошенная картошка может сохранить ему жизнь и тот, когда-нибудь, вернётся к себе домой. Иного объяснения у Курта не было, да и быть не могло. После того, что сотворила здесь принесшая столько горя немецкая армия. И по центру их вели, чтобы показать всем жителям – вот они, те немецкие бравые солдаты, которые когда-то, с улыбкой на лице, маршировали по этим землям, поливая её чужой кровью, думая, что никто перед ними не устоит.
Всех военнопленных разместили в уже приготовленных бараках, помещения оказались довольно тёплыми. Тем, кто находился в тяжёлом состоянии, была оказана посильная медицинская помощь, места хватило всем. И за последние четыре месяца у Курта наконец-то появилась своя персональная, хоть и деревянная, койка или, как называли её русские, нары. На следующий день всех военнопленных вывели на улицу, и комендант лагеря объяснил всем пленным правила их пребывания в закрытом учреждении. В их обязанности входило беспрекословное подчинение всем работникам учреждения, неподчинение влекло за собой строгое наказание, вплоть до расстрела, и этим всё было сказано. Распорядок дня был тоже довольно строгим, но Курт не огорчался, ведь он знал, что приехал не на курорт. Все отряды создавались так, чтобы в них было разнообразие профессий, как большие строительные артели. А у кого не было строительной специальности, те шли, как подсобные рабочие, Курт принадлежал именно к таким. Также им объяснили, что они будут строить то, что когда-то, сами разрушили. После этого военнопленных загнали по баракам и дали неделю на то, чтобы они восстановились в силах и пришли в себя, так как полумёртвые рабочие им, видно, были не нужны. Курт иногда смотрел в окно и думал, как можно работать в такие морозы, он вспоминал Сталинград, и ту суровую зиму. У них тогда даже двигатели от самолётов не заводились, и перед каждым вылетом им приходилось часами отогревать их факелами. Они, наверное, и проиграли эту войну, как и Наполеон, не рассчитав, что им придется биться с русскими в русских морозах, но Наполеону было простительно, он был одним из первых, но как немцы попались на это, для Курта это было загадкой. Совпадение это или закономерность, но история повторилась дважды. Так и началась у Курта жизнь военнопленного, позднее он привык к русской зиме, их отряд перевозили с места на место, Курту пришлось много строить за это время, он приобрёл множество строительных профессий, постепенно Курт твёрдо усвоил, что разрушать гораздо легче чем строить. Над ним часто подшучивали друзья по неволе, говоря, – вот вы летуны, всё разворотили, а нам теперь за вас отдуваться приходится, могли бы хоть иногда мимо цели бомбить, сейчас смотришь, и работы поменьше было бы. Со временем, Курт стал, хотя и с акцентом, но уже хорошо говорить по-русски, это был четвёртый язык, которым он овладел. С годами Курт заметил, что со стороны населения к немецким военнопленным страсти остыли, страна стала потихоньку восстанавливаться, не без их помощи. Многих военнопленных отпускали на вольные поселения. Но они ежедневно отмечались в местных лагерях. Среди военнопленных даже ходили слухи, что уже начали потихоньку отправлять немцев в Германию. Пока к возвращенцам относились люди пожилого возраста или те, у кого были хронические заболевания. Правда, Курт к тем или иным не принадлежал. Но, так или иначе, лёд тронулся, и появилась надежда, что рано или поздно, многие вернуться домой, и это обстоятельство поднимало дух. С того момента, как Курт попал в плен, прошло шесть лет, он сильно тосковал по дому, не было ни одного дня, чтобы он не думал об Анне, также он всегда думал о своём дядюшке – интересно, жив ли он до сих пор? Курту иногда попадались пленные, которые воевали в его родных краях, они рассказывали, что там были ожесточенные бои, и что от его города практически ничего не осталось. Это обстоятельство сильно волновало Курта, ведь у него всё осталось там. Но много о доме задумываться не приходилось, работали с раннего утра до позднего вечера. И когда добирались до койки, мгновенно засыпали. Выходные были редко, только тогда, когда у русских был какой-нибудь праздник. Тогда всех военнопленных загоняли в бараки и там они ждали, когда всё пройдёт. Особенно русские отмечали девятое мая, «День Победы» над фашистской Германией. Слово «фашисткой» и разделяло Германию на два лагеря. Кто относился к фашистской, так и не было понятно, во всяком случаи для Курта. Иногда наводило на мысль что, половина немцев воевала, а другая половина была против этой войны. Но такое распределение много раз помогало Курту, да и другим немцам. Часто бывали случаи, когда пленные работали вместе с гражданскими, и последние любили употреблять спиртное, они считали, что без этого у них плохо варит голова. Они иногда так доупотребляются, что голова у них вообще перестаёт работать, и тогда они сначала начинают драться между собой, затем пьют за мировую, ну а потом уже сообща ищут врага на стороне. А так как пленные работали рядом, то далеко и ходить не приходилось. Обычно, подходят молодчики к пленным и спрашивают: «Ты фашист?» И если быстро им говоришь, что не фашист, они хлопают тебя по плечу и говорят: «Хорошо, хорошо, это наш человек, рабочий класс, интернационал.» Но фашистов они всё равно находят, стоит какому-нибудь пленному замешкаться с ответом, он сразу же становится фашистом, тогда ему изрядно доставалось, и бывали случаи со смертельным исходом. Молодчики били сильно, до тех пор, пока не вмешивались конвоиры, но конвоиры почему-то никогда не спешили, это делать, а военнопленным вмешиваться было практически невозможно, так как могли обвинить в участии в массовых беспорядках, а это серьёзное обвинение, и влечёт за собой серьёзное наказание. Все знали, что русские даже своих не жалели и многие пленные знали о лагерях, предназначенных предпочтительно для своих, советских граждан. И зная всё это, всем военнопленным приходилось делать вид, что они ничего не замечают. Такова была жизнь, и не только у военнопленных, а у всего советского общества. Конечно, можно было осуждать ту беспредельную шпану, но если рассудить, то многие из них остались без отцов или вообще без родных, именно по вине тех же немцев. И стоит им немного «принять на грудь», сразу обостряется ощущение потери близких, и неодолимая ненависть к своим обидчикам, но, когда опьянение проходит, они могут даже извиниться. А так, в общем, русский народ незлопамятный, сочувствующий, а о доброте русской души и говорить не приходится. Курту довелось всё видеть, и хорошее, и плохое, и ничего изменить было нельзя, на всё нужно было время, как говорится, «жизнь калечит, а время лечит». Любая рана со временем зарастёт, просто эта война – слишком глубокая рана, и не только для русских, а для всего человечества, и, в большей степени, для самих немцев.

Глава 10
«САНК – ПЕТЕРБУРГ»
После шести лет лагеря Курта перевели на вольное поселение. По распределению он попал под Ленинград, вторую столицу России. Курт, ещё будучи студентом, всегда мечтал когда-нибудь побывать в нём, и ещё была причина, по которой ему был мил Ленинград, это был родной город Анны. Курт часто вспоминал, как Анна рассказывала о достопримечательностях своего любимого города, называя его нежно «Санкт-Петербург», или просто «Питер», Курт от неё узнал о Петергофе и других, не менее знаменитых, местах. И вот, одна мечта, похоже, у Курта сбылась. Его и ещё несколько человек с ним, из которых были два украинца, один кавказец, и два москвича из интеллигентов, всех их, вместе с Куртом, поселили в одном заброшенном доме отдыха. В их задачу входило полностью восстановить его функциональность, и, главное, не было установлено никаких сроков, чего раньше никогда не было. Всё должно быть сделано добротно и как можно более приближено к оригиналу. Когда Курт со своей бригадой, так как его назначили бригадиром, за его знания множества специальностей, приобретенные за годы лагерной жизни и добротное отношение к делу, так вот, когда они приехали в дом отдыха, там уже находились несколько человек, и, в общем, их получилось двенадцать пар рабочих рук. Курта назначали бригадиром над всеми. Он однажды случайно подслушал разговор между двумя рабочими. Они говорили, что русские так и не научились ничего делать, что при царе всем заправляли немцы, что сейчас, при коммунистах, один чёрт, во главе ставят немца. Курт, конечно, не придавал таким разговорам никакого значения, так как знал, что этим людям абсолютно всё равно, кто будет, он или другой, лишь бы меньше работать. Вообще, Курт заметил, что в России к работе было особое отношение – работа была как порыв, если надо, то пошли, сделали, и всё. А вот стабильности, постоянства, он что-то здесь не наблюдал, но конечно, были исключения из правил, но вот в масштабе – нет. Да и сами они рассказывали, что только стройками века или ещё какими-нибудь, красноречивыми лозунгами их заманивали на ту или иную стройку. Тогда они шли и героически трудились, отдавая, все свои силы, а иногда даже свои жизни. И среди народа ходили слухи, что многие стройки, были построены на человеческих костях, и многие это оправдывали, мол время такое. Так и с реставрацией дома отдыха, особой спешки не было, и рабочие особого энтузиазма не испытывали, и всегда напоминали Курту что торопиться не надо, место, мол, хорошее, сроки у всех небольшие, авось и дотянем до конца, а то чёрт его знает, куда ещё могут направить, страна-то большая. В принципе, Курта такой расклад вполне устраивал, но он поставил только одно условие – работать будут медленно, но качественно, теперь никто не мог докопаться, что он делает что-то не то. Может быть и поэтому коллектив проникся к нему уважением. Действительно, это были хорошие времена. Курту никого не надо было подгонять, каждый знал свою работу и делал её на совесть, а когда начальник участка пытался ускорить работу, то Курт ему объяснял, что они работают по немецкой системе, это не конюшня, а дом отдыха для советского человека, и каждый советский человек, должен отдыхать достойно, не хуже, чем в остальном мире. После таких речей начальство заявляло, что советский человек должен отдыхать не хуже, а лучше, и поэтому Курту давали времени столько, сколько было нужно. И Курту удалось затянуть стройку аж до трёх лет, это было невероятно, но факт. А бригада стала не просто рабочим коллективом, сколоченным поневоле, а все стали хорошими товарищами, и долгими скучными вечерами, за чаем, каждый рассказывал про свою жизнь. Кто, за что отбывал свой срок. По мнению Курта, почти все, кроме него, были обвинены без причин. Шёл 1953 год, этот год для России был очень важным. Как-то утром прибежал завхоз и сказал, что через несколько минут будет важное сообщение. Действительно, сообщение оказалось настолько важным, что все присутствующие были в шоке, каждый стоял в оцепенении и думал о своём, и можно было только догадываться о чём, так как речь шла о Сталине, о его безвременной кончине. Странно, но сразу после смерти вождя люди как-то преобразились, в воздухе стал летать душок надежды на что-то невероятно прекрасное, и главное, стало как-то странно спокойно, хотя вокруг ничего не изменилось. Позже пришла большая амнистия, всех с кем Курт прожил последние три года, и уже привык, как к родным, их, всех без исключения, освободили. Только по каким-то причинам, насчёт Курта не было никаких распоряжений. Видно, военнопленные не попадали под этот благородный жест. И Курт остался один. В принципе, вся работа была завершена, и Курту просто нечего было делать, но его оставили при доме отдыха в качестве завхоза. Дом отдыха, который изначально предназначался для трудящихся, вскоре перешёл, так и не приняв на отдых ни одного выходца из рабочего класса, под другую юрисдикцию, НКВД и ещё какую-то силовую структуру. Курт наслышан был об этих организациях и пришёл к заключению, что им действительно надо было подлатать нервишки, ведь они сделали очень большую работу. И, тем более, среди них началась серьёзная чистка, как тут не занервничаешь. Три года Курт проработал под Ленинградом, но ему так ни разу и не пришлось побывать в городе. Он уже и перестал об этом думать, да он вообще, перестал о чём-то думать, чтобы не травить душу, а просто жил и всё. Когда пошли отдыхающие, из них никто не знал, что Курт – военнопленный немец, и к нему относились как к своему, некоторые иногда интересовались, спрашивая: «Ну как там у нас, в Прибалтике?» – путая его с прибалтийцем из-за его акцента. Но и Курт не возражал, и вообще, он старался как можно меньше общаться с этим контингентом, спокойней было. Как-то, раз в мастерскую к Курту зашёл директор дома отдыха и сказал:
– Коля, – Курта так звали все русские, да и он сам привык к этому имени и представлялся всегда Колей, – у тебя появилась работёнка. У одного нашего клиента ножка от стола отвалилась, в 18 номере. Ты зайди и посмотри, пока его нет, я видел, он к источникам пошёл, а это, как минимум, на час, так что успеешь, – и на выходе добавил, как бы сам себе, – он что на нём танцевал? Дубовый ведь стол-то. – И он посмотрел на Курта и ушёл. Курт поднялся на второй этаж, и зашёл в 18 номер. Стол лежал на боку, а рядом валялась отломанная ножка. Курт сразу оценил работу и сделал вывод, что как бы он ни старался, за час ему не управиться. Курт объяснил директору ситуацию и тот решил, что надо как-то переселить обитателя номера в другую комнату, а Курт спокойно отремонтирует поломку, на том и порешили. Курт взял инструменты и пошёл в 18-ю, заниматься своим делом. Стол оказался довольно тяжёлым, и одному его двигать было практически невозможно, Курт внимательно осмотрел поломку – да, стол был прекрасным и старинным. Курт знал, что дом отдыха раньше, ещё до революции, принадлежал какому-то князю, но, так как всех князей истребили, а кто успел – покинул Россию, то по наследству усадьба перешла в руки рабочего класса, то есть советской власти, которая сейчас здесь и отдыхает. Курт, конечно, удивлялся, как сохранилась такая удивительная именная мебель, но он также, понаслышке, знал о том, что нынешнему директору многое пришлось пережить, чтобы всё осталось на своих местах. Да, князья были не дураки, знали где строить усадьбы. Вокруг царила прекрасная природа, а в метрах трехстах от усадьбы находились источники, говорят, целебные, сам император Руси частенько наведывался к ним, поправить своё здоровье, а теперь источники оздоровляют пролетариат. Природа вне политики, ей без разницы, кто пользуется её плодами, лишь бы не гадили и сохраняли то, что дано богом. Курт немного постоял и подумал, но нужно было приступать к работе и он приступил. Курт трудился тщательно и скрупулезно, и даже не заметил, как в комнату вошёл жилец. Сразу же, с порога, он начал кричать: – Что ваш директор, болван что ли? Я же ему сказал, и даже составил список, какие мне нужны инструменты, – и, подойдя к Курту, он нахально отодвинул его от стола и прорычал – не смей прикасаться к столу, и еле сдерживая себя в рамках приличия, добавил – я сам его сделаю. Затем жилец подошёл к шкафчику, снял с себя куртку, и снова начал причитать:
– Я знаю вашего брата, приколотите всё огромными гвоздями, – и по мере того, пока говорил, он рассматривал проделанный начальный этап работы Курта, затем он посмотрел внимательно на Курта и уже не яростным тоном сказал:
– Да я смотрю, братец, ты в этом кое-что кумекаешь?
Он нагнулся, чтобы поближе рассмотреть то, что уже сделано и всё же заметил:
– А вот тут я бы сделал по-другому, хотя и твоя находчивость мне нравится.
И он снова посмотрел на Курта и спросил, ещё более мягче:
– Братец, ты этому ремеслу где-нибудь обучался?
Курт немного замялся, не зная, как сразу ответить на этот вопрос, но потом ответил первое, что пришло в голову:
– Нет, просто я люблю старинную мебель и дома часто реставрировал её.
– А! Ну всё понятно, я смотрю, ты прибалт, – Курт ничего не ответил. – Ну что же, давай хоть познакомимся, меня звать Сергей, ну а тебя как?
– Меня? – Курт пальцем ткнул себя в грудь, – Николаем все зовут.
– Ну и я тебя буду звать Колей, если не возражаешь, – и он протянул Курту руку. Курт, в свою, очередь пожал её.
– Ну теперь послушай меня, Коля, значит так, принеси вот это – и он написал список.
Курт прочитал и одобрительно покачал головой, так как у него всё имелось в мастерской, только спросил, когда он должен принести всё то, что было в списке.
– Да прямо сейчас, зачем откладывать, хоть будет чем заняться, а то здесь от скуки можно свихнуться, контингент-то здесь отдыхает не очень разговорчивый, да, кстати, к твоему сведенью, я тоже люблю реставрировать старинную мебель.
Курт молча посмотрел на него, потом на сломанный стул и подумал: – Да дружище, я вижу. Сергей заметил взгляд Курта и, подойдя к нему, положив руку на плечо, стал подталкивать его к выходу, при этом оправдываясь:
– Ты неправ, Коля, я действительно люблю этот чёртов антиквариат, а это чистая случайность, – он показал на сломанный стол. Курт взял из мастерской всё, что было написано на листке, он даже понятия не имел, для чего это все могло пригодиться. Ему даже самому стало интересно. Ведь он, когда говорил Сергею, что ещё дома занимался реставрацией, конечно же, соврал. То, где Курт учился, была, конечно же, лагерная школа, и просто он не хотел этого говорить. Идя со своим снаряжением, Курт встретил директора и коротко рассказал ему, что произошло, и что Сергей был недоволен им из-за того, что он не принёс всё, что он просил, так как хотел сам отремонтировать стол. Уходя, директор поблагодарил Курта, что тот стал громоотводом, и в знак благодарности посоветовал ему: –
– Николай, ты там поменьше говори и побольше помалкивай, – он пальцем показал наверх и добавил, – этот твой реставратор-генерал какой-то разведки, поверь они умеют слушать. С этими словами директор ушёл. Курт шёл и думал, что он и так почти ничего не говорил, хотя ему и говорить ничего не надо, Сергей и так неплохо его мысли читает, наверное, действительно, просто так генералами разведки не становятся.
Когда Курт пришёл, Сергей был уже переодет в более свободную и не особо новую одежду, показывая, что у него серьёзный настрой, и, тем более, он уже возился со своей антикварной добычей. Курту ничего не оставалось, как смотреть, и удивляется проворством этого генерала, как он ловко справляется со своей работой. Курт только помогал подносить, да поддерживать, и, конечно же, мотал на ус некоторые приемы реставрации, это была хорошая школа, или, точнее сказать, неплохие уроки. Со столом они провозились более трёх часов. Уже стало темнеть, виновник крепко стоял на своих четырёх ногах, когда Курт собрал все инструменты и хотел уходить, как Сергей ему сказал:
– Коля, ты отнеси инструменты, а потом, если не трудно, зайди ко мне.
Курт так и сделал. Он даже понятия не имел, зачем он понадобился генералу, но когда пришёл, то сразу всё понял. На виновнике торжества стояла бутылка коньяка и, как заметил Курт, добротная закуска. Курт ещё не успел перешагнуть через порог, как генерал сказал:
– Давай, Николай, заходи. Сделали дело, надо и обмыть, чтобы ещё сто лет простоял.
Курт прошёл, но за стол усаживаться не стал, а начал вежливо отказываться, ссылаясь на то, что он вообще не пьёт. Но генерала не обманешь, он коротко, чуть ли не приказом, сказал:
– Ну ладно, перестань. Мы все пьём, когда надо. Садись и давай, закусывай, – и он налил полный стакан коньяка. Курт уже забыл, когда в последний раз пил хороший коньяк, и по этой причине второй раз ему предлагать не нужно было, и Курт поднял стакан.
– Ну, за стол, – с резким выдохом произнёс Сергей, и они оба в, один подход, залпом, опустошили свои стаканы. За закуской Курт спросил:
– Сергей, а как вы умудрились сломать такой крепкий стол?
Сергей, прожевав, ответил:
– Это самое интересное. Я вчера, когда приехал сюда, я сразу же обратил внимание на эту вещицу, – и он ладонью погладил по столу, – а так как я знаю, кому принадлежала эта усадьба, то я решил проверить, ведь обычно такая мебель бывает клеймённой, понимаешь, до чего может довести любопытство, вот я и забрался под стол, а там ни черта не видно, тогда я решил поставить его на бочину. Да вот, ножка и не выдержала, видимо где-то на стыках отсырела. Это сейчас здесь комфорт, а лет пять назад окон половины даже не было, а такой мебели нужна, как и хорошему коньяку, постоянная температура, тогда такая мебель много веков служить может. А это – и он постучал по столу – уже свои сто лет отпахал и, как минимум, ещё сто лет простоит, только дать клею хорошенько просохнуть. А клеймо я всё же у него нашёл, с 1850 года стоит дружок.
И Сергей разлил остатки «армянского», который ушёл вдогонку за предыдущим. Коньячок сделал своё дело, в груди потеплело, да и в голове намного светлее стало. Сергей достал из кейса ещё одну бутылочку.
– Так хорошо пошла, грех и вторую не выпить, – с этими словами он откупорил бутылку и разлил по стаканам, но уже не по полной. Сергей спросил:
– Коля, а ты откуда с Прибалтики? Я там часто бывал, и много чего знаю. – Курт попал в неловкое положение, он не хотел врать, но и правду сказать генералу, это был бы шок. Сидеть и пить с военнопленным немцем, генералу! Но Курт решил сказать правду, так как ложь могла бы обернуться куда худшими последствиями. Тем более, Курт не знал Прибалтики. Немного помолчав, он сказал:
– Сергей я не с Прибалтики.
– Как не с Прибалтики? Ты же сам говорил, – Курт встал, отошёл к двери, и сказал:
– Я ничего не говорил, вы спросили, а я промолчал, откуда я знал, что с вами пить буду.
И немного подумав сказал:
– Я немец, военнопленный, уже почти десять лет нахожусь в России, сейчас на вольном поселении, три года восстанавливал вот этот дом, всех отпустили, а на мой счёт никаких распоряжений не поступало, так я и остался завхозом при доме отдыха. Курт отрапортовал, это чётко, уже как должностному лицу, затем извинился и стал выходить из комнаты.
– Николай, или как там тебя, бог с тобой, я же тебя не выгонял, что ты соскочил, как ошпаренный. Ну немец, ну военнопленный, да какой ты к чёрту военнопленный, мы уже незнаем, что с вами делать, – он подошёл к Курту, отодвинул его от двери, закрыл её и показал ему на стул.
– Давай, садись, мы с тобой ещё коньяк не допили. Полагаю, ты знаешь кто я? – Курт одобрительно покачал головой. – Ну ты не смущайся, меня ты не скомпрометируешь, я ведь разведчик, – и он добродушно улыбнулся. Сергей взял стакан:
– Ну давай выпьем, – и он отпил от стакана половину, поставив его, чем-то закусил и продолжил:
– А насчёт тебя я так скажу, остался жив в этой мясорубке, и слава богу, а то, что столько лет в плену, так вы же сами здесь разворотили, и мужиков наших почти всех поубивали, а бабы что ли будут города поднимать? Так что всё по справедливости. А ты знаешь, сколько вашего брата, военнопленных, сейчас по всей России? И мы не знаем, что с вами делать. Отправлять вас в Германию? Отправляем, да только у нас каждый паровоз, каждый вагон на счету. А чтобы вас всех вывести, нам потребуется не одна сотня эшелонов, а где их взять? Когда вас сюда везли, это чтобы порожняком не гнать, солдат на фронт, а вас в тыл. Курт только хотел задать вопрос, как Сергей сам ответил на него.
– Я понимаю тебя, ты хочешь сказать, что домой и на своих двоих дошёл бы, да такие и идут, а потом вся дорога, вдоль, могилами усеяна.
– Да, вы правильно думаете, ведь у многих из нас остались семьи, и так же, как и здесь, разрушенные дома, а если учитывать то, что Германия всем проиграла, то её, кроме нас, никто не восстановит.
– Ну это ты, голубчик, так говоришь от незнания. Увы хотя вы и проиграли, но Германию строит почти весь мир, Когда-нибудь ты это узнаешь, а вот Россия, хотя и выиграла войну, но выглядит она как проигравшая, ей приходится одной разгребать всё дерьмо, которое оставила после себя Германия, вот так то, а ты говоришь – домой, дома восстанавливать. Да у вас уже всё турки и португальцы восстановили, да, извини меня, и женщины ваши при мужиках, получается. А у нас ещё десятки лет неравенство будет. Но ничего, Россия – великая страна. Всё терпела, и это вытерпит, и нарожает ещё сынов себе. Но ладно, давай о чём-нибудь другом, а ты не думал вообще здесь остаться? Специалист ты, я смотрю, неплохой, такие руки везде нужны. Ах да, ты же говорил что-то про семью, извини, не подумал. Конечно, душа домой рвётся, ну это и правильно, наверное, и детишки имеются?
– Да нет, детьми ещё не успел обзавестись, только женой, и то так, не по-человечески.
Курт хотел было рассказать всё генералу, но именно эта причина, что он генерал, и остановила его.
– А ты, Коля, не переживай, если жена верная, то будет ждать, хотя столько лет – большой срок, бабы-то, знаешь какие бывают, их только помани. Одной-то жизнь проживать, не каждая может, да и винить их за это не стоит, мы мужики сами во всём виноваты, затеваем всякое дерьмо и потом взваливаем всё на их хрупкие плечи и ещё что-то требуем от них. Так что, если твоя бабёнка и не дождалась тебя, ты не переживай, осчастливишь, какую-нибудь другую, знаешь, их сейчас сколько, бесхозных-то. И генерал о чём-то задумался, затем добавил, – Хотя есть женщины, которые думают иначе. – И он снова ушёл в себя. Курт тоже думал о своём, пока Сергей не спросил его. – Ну а воевал ты кем? Да и где?
– Воевал? – переспросил Курт, немного подумав, ответил, – был лётчиком, и самое интересное, воевал с англичанами, а вот сижу в России.
– Но поэтому и сидишь так хорошо, что не воевал против русских, многим твоим собратьям сейчас тяжело, тысячами мрут, как мухи, от разных обстоятельств, а ты неплохо устроился. Ну и молодец, а до войны кем был-то?
– До войны – и Курт немного улыбнулся, он уже и забыл, что было когда-то такое время, – да до войны я был студентом и учился в университете, международное право. Это дядя настоял, сам-то я всегда хотел быть археологом. Мечтой моей была Африка, мне всегда казалось, что цивилизация пришла оттуда, и что Африканский континент ещё много может нам преподнести неожиданных, вещей, но, увы, не судьба.
– Так ты, значит, из интеллигентов. Ничего, вернуться ещё не поздно, выберешь себе судьбу сам.
– О какой судьбе вы говорите, она на мой счёт уже давно распорядилась. Я в Ленинграде уже три года, мечтал побывать в Петергофе, вот это видно не судьба. Сергей, внимательно слушая Курта, даже встрепенулся. –Чёрт, А ты прав, ты говоришь три года, тебе ещё надо добраться туда, я вот я уже лет семь там не был, и живу ведь не так далеко, всё дела, да суета. А знаешь, раз такое дело, давай мы с тобой, дружок, завтра, с утра, и съездим, – и сразу, же посмотрев на Курта, добавил – не бойся, ты со мной. Он выпил ещё полстакана, и сказал – Ну ладно, пора спать идти, отдыхай, а завтра, с утра, чтобы у меня.
Курт видел, что генерал был уже довольно пьян, и что-либо отвечать ему не имело смысла. Он встал, слегка покачиваясь и поплёлся к себе.
Курт проснулся от сильного стука в дверь, голова слегка побаливала, и чуточку подташнивало, состояние было не из самых лучших, видно сказалось долгое воздержание от алкоголя. Курт открыл дверь, в комнату ввалился завхоз, и, сразу почувствовав запах перегара, спросил, что с ним и головою показал наверх. Курт, держась за голову, медленно помотал ей, завхоз сразу успокоился, ну и ладно, если с ним, то ничего.
Они вылезли из машины. Сергей сказал водителю, что, когда тот понадобится, он ему позвонит, и минимум часа три-четыре он может быть свободен. Поднимаясь по лестнице, Сергей сказал Курту – Сейчас, Коля, я тебя угощу настоящим русским борщом, у меня сестрёнка отлично его варит, а то ты давненько не ел домашней пищи, а от той, которую варят у вас, в доме отдыха, и язву недолго заработать. – Курт шёл и не мог понять, почему генерал уделяет ему так много внимания, может потому, что по роду своей службы у него просто не было друзей, и ему захотелось с кем-нибудь пообщаться, а Курт подходил на эту роль как нельзя лучше. Во-первых, он был образован, во-вторых, с ним можно было говорить обо всём, не опасаясь, что на тебя завтра донесут, а если Курт и попытается это сделать, то ему, немецкому военнопленному, не позволили бы опорочить генерала, а генерал, в свою очередь, сделал бы всё, чтобы Курт сгинул, как будто его никогда не существовало. Так что у них подобралась хорошая компания для откровенных разговоров. Подойдя к дверям, Сергей позвонил в дверь и, немного подождав, убедившись, что ему никто не открывает, достал свой ключ, открыл дверь, пропустил Курта вперёд и сам проследовал за ним.
–Ну, Николай, проходи, не стесняйся, раздевайся. Вон там у нас ванная комната, можешь помыть руки, и айда на кухню, видно сестрёнка за племянником в детский сад ушла, так что, придётся хозяйничать самим.
Курт, сполоснув руки, прошёл на кухню, он никогда не думал, что генералы живут так просто, без всякой роскоши, всё чисто и уютно, ничего лишнего. Курт стоял и разглядывал кухню, когда Сергей зашёл, вытирая полотенцем вымытые руки.
– А ты, наверное, думал, что генералы как у вас, в роскоши купаются, а вот и нет, братец, есть, конечно, привилегии, что греха таить, но это так, по сравнению с тобой. Заведующие магазинов, хотя тоже на государственной службе, да и зарплата меньше, чем у генерала, а всё же умудряются жить лучше. Ну, да чёрт с ними, а нам и так не плохо, дачку имеем, всё своё, а, что ещё надо человеку!
Он достал со шкафчика графин с водкой и добавил: – А этого добра хватает – он поставил на стол графин, достал две рюмки, пошарил по кастрюлям, стоявших на плите, потом достал из другого шкафчика тарелки и многое другое – сало, огурчики, и тому подобное. Пододвинув к Курту сало, предложил ему нарезать его, а сам стал копаться в соленьях. Сейчас мы с тобой закусим, ну, а когда придёт сестрёнка, тогда она нас горяченьким накормит, она у меня хорошая хозяйка, да, кстати, муж её тоже лётчиком был, правда, погиб где-то в Германии, так вот с тех пор мы с ней и живём. Сергею не хватало тарелок, и он сказал: – Пойду, возьму в зале блюда, а то не хватает, мы не часто вот так собираемся, так что несколькими тарелками обходимся, а вот сейчас, смотрю, не хватило, – и он ушёл в зал. Курт стоял и нарезал шпик, тут кто-то пришёл, он услышал детский голос: «Дядя Серёжа дома, ура!». Мальчик, не раздеваясь, пробежал в зал, и оттуда донеслись восторженные крики с обеих сторон, далее послышался голос Сергея: «Анюта, я не один, так что не пугайся», но не успел он это сказать, как услышал её крик, похожий на стон. Сергей сразу же бросился на кухню и остолбенел, с вытаращенными глазами, на кухне стояла Анна, прижавшись к Курту, а Курт в свою очередь, прижал её к себе, и они оба плакали. Сергей стоял и не знал, что ему делать, и он очнулся только тогда, когда к нему подошёл племянник и обнял его за ногу, прислонившись к ней, он внимательно следил за происходящим. Дрожащий голос Сергея прозвучал неуверенно: «Ну и ну, много в жизни видел случайностей, но такого!» и, посмотрев на племянника, произнёс: «Ну, что, племяш, кажется, твой отец вернулся».
Анна, как и тогда, взяла лицо Курта в свои руки, и стала рассматривать, потом поцеловала его в лоб, прижала голову к своей груди и снова, обняв его, стала плакать: «Я знала, что ты погиб, но не могла с этим смириться». Ещё раз она расцеловала его, потом посмотрела на Сергея, спросила: «Серёжа, где ты его нашёл?»
Сергей только пожал плечами, ещё полностью не приходя в себя. Потом она посмотрела на сына и сказала: «Денис, подойди ко мне». И она, присев на корточки, протянула к нему руки. Мальчик смущённо подошёл к ней, она, поставив его впереди себя, сказала: «Сынок, это твой папа». Курт смотрел Анне в глаза, и у него текли слёзы. Он присел перед сыном, рассмотрев его, прижал к себе и поднял. Анна прижалась к ним, обняв обоих, и неизвестно, сколько бы они бы так простояли, если бы не вмешался Сергей. Подойдя к ним, он похлопал их по плечам и сказал: «Ну ладно, ладно, а то Дениску совсем задавили». Они ещё немного так постояли, и Анна повела Курта, у которого на руках был Денис, в зал. Сергей понял, что с кухни надо перебираться в зал. Курт с сыном сидели на диване и о чём-то беседовали, пока Анна с Сергеем собирали на стол. Сергей позвонил водителю и в дом отдыха, переговорив со всеми, он сказал Курту, что минимум три дня тот может находиться здесь, а потом он что-нибудь придумает. Курт весь вечер смотрел на Анну и на сына, и не мог поверить в то, что видит перед собой. Анна рассказала ему, что с ней произошло, после того как Курт уехал. Через неделю им сообщили, что он геройски погиб, после этого дядюшка сильно сдал, и когда Анна была уже на шестом месяце беременности, дядюшка умер, спокойно, в своём любимом кресле. Тогда было много смертей, и на похоронах дядюшки не было никакой суеты, ей очень помогли соседи, взяв почти все расходы на себя, так как у неё не было никаких денег. К ней относились хорошо, считая её невестой Курта, во многом помогали. Через месяц в город вошла Красная армия, с тяжёлыми боями, разрушив почти весь город, много людей погибло, но Анне удалось уцелеть. Она обратилась в комендатуру, объяснив, что её, якобы, пригнали, как и многих других, на работу в Германию, и с первым эшелоном, с ранеными, отправили в Россию. Конечно, ей приходилось долго объяснять, от кого она беременна, она больше отмалчивалась. Когда её везли в вагоне, где было много женщин, освобождённых из лагерей, среди них были такие, которые с презрением относились к ней, намекая на то, что, не фашистского ли выродка она собралась рожать. Потом её перевели в другой вагон, в этом вагоне были почти все беременные, или уже родившие в дороге, и никто там не задавал никаких вопросов. Когда подошло время рожать, она уже добралась до Ленинграда, и сразу же рассказала обо всём Сергею, и он всё уладил. Потом родился Денис, и Сергей заменил ему отца. Вот так, с тех пор они и жили, до сегодняшнего дня. Курт сидел и рассматривал фотографии на стене, пока Анна убирала со стола. На одной из фотографий Курт увидел Сергея с маленькой девочкой и с женщиной, по-видимому, это была его семья. Когда он спросил, где его дочь и жена, лицо Сергея сконфузилось, глаза налились кровью, и он, скрипя зубами выдавил: «Попали под бомбёжку во время блокады. Три года немцы монотонно обстреливали Ленинград, и вот однажды они не успели спуститься и добежать до бомбоубежища, прямое попадание, и ничего не осталось, даже нечего было похоронить. Вот я тогда возненавидел вашего брата, я готов был рвать вас голыми руками, что я и делал, когда ко мне попадал в плен немец, я никогда его не доводил, кончал на месте, Ох, сколько же я вас ухлопал, а боль так и не прошла. Командование вовремя убрало меня с фронта, а то неизвестно, сколько бы я ещё уложил. Потом, я со временем остыл и перегорел, а когда приехала она и рассказала мне о тебе, и вообще о Германии, я многое пересмотрел, конечно я не питаю дружеских чувств к немцам, но и особой ненависти нет. Я знаю, что не все люди одинаковы, и у вас, и у нас сволочей хватает. Мне Анна рассказывала, как тебе пришлось отбивать её, и что ты готов был поставить всё на карту ради неё. Ей всё рассказал твой дядя, после того, как сказали, что ты погиб. Он говорил, что ты многим рисковал, но всё же пошёл на это. Я сам сколько об этом думал, и до сих пор не знаю, смог бы я поступить так как поступил ты». Протянув руку Курту, он сказал: «Я уважаю таких людей как ты, и абсолютно не важно кто они, и на какой стороне». Курт заметил, что Сергей думал так же как и он, и они были в этом схожи.
Сергей и Курт, попивая водочку, ещё много о чём беседовали. Курт спрашивал, Сергей отвечал и наоборот. Так они пришли к выводу, что оба народа, русский и немецкий, ужасно схожи. И только роковая нелепость двух вождей, Сталина и Гитлера, столкнули их в смертельной схватке, и каждый по-своему оправдывал действие своего вождя. Анна сидела, смотрела на них, и особенно на Курта, и думала о своём. А они тем временем размышляли, прав ли был Гитлер, что пошёл на Россию. Естественно, если бы он завоевал её, на этом бы он не остановился, добравшись до Кавказской нефти и до Сибирских ресурсов, его бы тогда уже никто не остановил. Поэтому Американцам и Британцам ничего не оставалось, как заключить союз со своим основным врагом, с Красной Россией. Естественно, они приложили все усилия, чтобы столкнуть две эти опасные державы, и им это удалось, с наименьшими потерями для себя. Что Россия, что Германия, обе стороны, были одержимы мировым господством, а рано или поздно, им всё равно бы пришлось воевать с красной и коричневой заразой, оба эти цвета были потенциальной угрозой всему остальному демократическому миру. Они отлично разыграли партию, правда, Англию немного потрепало, но это было мелочью, по сравнению с тем, что могло произойти. Курт много общался в лагерях с разными людьми, разных взглядов, и был абсолютно подкован, и многое, конечно, понимал, но не мог понять одного, зачем России понадобилось вести две войны, одну с внешним врагом, а другую с собственным народом, и этот вопрос он задал Сергею. Серей посмотрел на Курта и сказал: «Ты хочешь знать, то, чего мы сами не знаем, но, если откровенно, по моим соображениям, будь на месте Сталина в тот момент другой, Россия была бы обречена. Это может быть единственная и неоспоримая заслуга Сталина. Вот, представь себе, огромную страну, это тебе не Германия, и даже не Европа, это у вас там, в Европе, чёрт знает, что творится, а тут многонационализм, и каждый народ на свой лад. Ещё не успели остыть могилы после гражданской, не говоря уже о человеческой памяти. А сколько было инакомыслящих, миллионы! А это потенциальная опора для Гитлера, и он на неё, конечно же рассчитывал, так что, нам работы хватало – обезвреживание внутренних врагов. Я тебе ещё больше скажу, в самом начале войны, когда Гитлер пошёл, он же прекрасно понимал, что ему просто не хватит людей, чтобы их оставить на оккупированных территориях, и из-за этого он как никогда стремился наладить лояльные отношения с местным населением, и кстати у него это здорово получалось. Почему немцы так быстро дошли до Москвы? Потому что они шли, не оглядываясь назад. А люди, которые попали под оккупацию, увидели, что не так страшен чёрт, как его малюют, тем более, очень поощряли сотрудничество, и как мы знаем, не скупились на территории, которые были освобождены от коммунистов, возвращались русские эмигранты, владеющие когда-то этими землями. Было понятно, что немцы пришли и ушли, а заправляли русские, только из бывших, а за это они поставляли Германии ресурсы и рабочую силу. Если взять древнюю историю, так было всегда, при всех войнах. Когда-то Россия платила дань татарам, ну, а что сейчас татары, одна из республик России, и сейчас даже трудно это представить, что они могли держать в страхе Россию. Так было бы и сейчас, если бы Гитлер победил, но тогда не было бы коммунистического строя, а это миллионы людей, которых уже невозможно переубедить, только уничтожить. Что и хотел сделать Гитлер, заручившись поддержкой другой части населения, и я так думаю, Сталин это прекрасно понимал, вот откуда лагеря и переселение народов, и так далее, а чтобы начать бить врага изнутри, надо было организовать партизанское движение. Опыт России в прошлом блестяще оправдал себя, благодаря партизанам, французам в 1812 году надо было держать в тылу действующие армии, так как всегда была угроза удара с тыла. Так и в этой войне, только разница немного другая, тогда люди умирали за Россию, а здесь кричали – за Родину, за Сталина, а ведь были многие, которые за Сталина умирать не хотели, за родину – да, но не за его идеи, вот тогда-то и начали поднимать партизанское движение, а чтобы оно было намного эффективнее и более жестоким по отношению к врагу, придумали карательные отряды. Забрасывали отпетых мерзавцев из НКВД, переодетых в немецкую форму, на территории, которые были уже оставлены частями красной армии, но ещё не оккупированы немцами, так сказать, в нейтральные полосы. И вот там-то зверски бесчинствовали, сжигая целые деревни вместе с её обитателями, но при этом всегда случайно оставляли живых свидетелей, чтобы те, в свою очередь, рассказали о жестоких бесчинствах, но только уже немецкой армии, а ещё умудрялись отснять хронику и затем использовать её как рычаг пропаганды. И народ потихоньку пошёл в лес, цель была достигнута, а когда немцы оккупировали такие населённые пункты, то им просто приходилось удивляться увиденному. Далее, пошли под откос поезда с немецкой техникой и живой силой, и немцам не оставалось ничего другого, как ужесточить режим на оккупированных территориях. Машина со стороны Советов была умело запущена, и остановить её немцам, какой-либо пропагандой, было невозможно, да и поздновато, так как кинохроника перед сражением действовала не хуже наркотика, и русские, озлобленные до умопомрачения, шли в бой и готовы были давить врага голыми руками. Вот такая была правда, и не сделай Советы такого акта, ещё не известно, чем бы это всё закончилось. И не сидели бы мы сейчас здесь с тобой, я, так точно, потому, что я убеждённый коммунист и верю в идеи коммунизма. Только я знаю, что-то пошло не так, вместо дел остались только лозунги, но сейчас, надеюсь, курс партии сменится, и мы всё-таки пойдём по намеченному курсу. Курт выслушал всё это, и был просто поражён прямотой Сергея. Курт думал, если они (он имел в виду русский народ) понимают это всё, почему ничего не меняют? А может не хотят? Может это и есть их уклад жизни? За время своего нахождения в плену, Курт много слышал подобных историй, он рассказал Сергею, как с ним работали последние три года два украинца. Один из них рассказал Курту за, что ему дали срок. Когда началась война, и немцы заняли Украину, к ним в деревню поставили танковый полк. В каждый дом поселили по экипажу, а танки загнали во дворы. К ним тоже во двор поставили танк, а экипаж разместился в дальней комнате, им с матерью пришлось жить на кухне, отец у них был на фронте, ему самому тогда было ещё семнадцать лет. Колхоз, в котором он жил назывался «Колхоз имени Ленина», когда немцы зашли туда, они даже вывеску не сменили, они говорили, что какая разница какое название, лишь бы все работали, и тем и другим польза. Этот парень, по своей молодости, не мог смириться с тем, что его батька воюет на фронте, а у него в хате живут немцы, да ещё мать им щи варит. И начал он им поганить, что только он не делал – и шланги у танка резал, и песок в бак подсыпал. Немцы всегда спрашивали, зачем он это всё делает, ведь они им ничего плохого не делают, а наоборот, помогают. Действительно, он рассказывал, что они и огород помогут вспахать, парни-то они молодые, ненамного старше, чем он сам, и продукты всегда поровну делили, которые им выдавали. Два года они стояли у них, раз в месяц прогоняют двигатель, и снова занимаются кто чем. Потом, они конечно, подружились, и на рыбалку ходить вместе стали, короче пацаны есть пацаны. В принципе, в деревне на этот танковый полк никто не жаловался. Только однажды их полк подняли по тревоге, и они даже попрощаться не успели, правда один из них забежал в хату и сказал, что их очередь пришла умирать, сказал, чтобы зла на них не держали, если что не так. Он также быстро выскочил из хаты, и они покинули деревню в считаные минуты. Потом, где-то через неделю, дошли слухи, что они все погибли в одном из танковых сражений, мать даже всплакнула, ей было жалко именно этих молоденьких мальчиков, которые пожить не успели, да и повоевать тоже. Ведь их также оторвали от матерей, чтобы они здесь полегли, и сгинули без могил и надгробных памятников, просто где-то зарытые в земле, никогда и никем уже не будут опознаны и оплаканы. Конечно, эти слёзы были пролиты не только по этим парням, но и по многим другим молодым, да и не только молодым, по немцам и по русским, по украинцам и узбекам, по всем тем, кто просто не успел пожить. По тем сотням тысяч, которые до сих пор лежат в смоленских болотах, или зарытых в братских безымянных могилах, по всем тем, кто сгорел в печах крематориев и в газовых камерах и многим, многим другим. Это были просто слёзы женщины, матери, жены, сестры, без национальности и партийной принадлежности, это были горькие слёзы простой женщины. И когда в деревню пришла Красная Армия, многие были арестованы за пособничество фашистам.
Курту запомнились ещё слова одного горца с Кавказа, у которого репрессировали целый народ. Ночью их выгоняли на улицу, даже не давали взять с собой вещи, несмотря ни на детей, ни на стариков. Загоняли в грузовики и увозили на железнодорожные станции, а там – в вагоны и везли целыми неделями в Сибирь и Казахстан. Вагоны были забиты, вперемешку, мужчины и женщины. Многие из них не доехали по многим причинам, были и нелепые. Их не пускали на стоянках даже в туалет, и у многих женщин просто разрывался мочевой пузырь. Так вот, этот горец сказал, что все мужчины нашего народа поклялись, сколько бы ни прошло времени, носить под сердцем боль за тысячи невинных и униженных. За пазухой носить тяжёлый камень, чтобы никогда не забыть этих невинных, а за поясом держать всегда наготове острый кинжал, чтобы при первой возможности отомстить за всех. Вот теперь скажи мне Сергей, у вас везде пишется, что все народы-братья. Так как можно такой народ уговорить или убедить, чтобы он стал братским народом, и чтобы он забыл ненависть к своим врагам, а сколько таких было репрессированных народов. Сергей посмотрел на него и сказал: «Ну, что я могу тебе сказать, все эти народы, о которых ты говоришь, это бич России, там тоже всё не так просто, и там много людей, которые думают совсем по-другому, и от этого никуда не денешься. Много, конечно у нас несправедливости, но, увы, Германия переплюнула всех, одни только крематории и газовые камеры заставляют волосы вставать дыбом, так, что, дерьма везде хватает. Кстати, насчёт дерьма, есть один старый ковбойский анекдот, но только переделанный на наш лад. Сидят Черчилль, Гитлер и Сталин, Черчилль говорит: – Иосиф, а ты мог бы ради своего народа дерьмо съесть? – Сталин подумал и сказал, – Да, конечно – взял и съел. Тогда Черчилль обратился к Гитлеру: – Ну, а ты, Адольф, смог бы, как Сталин за свой народ дерьмо съесть? Гитлер отвечает: – Я за свой народ не только сам съем, но и вас накормлю – взял и съел. Ну, а ты, Черчилль, сможешь съесть за свой народ? – спрашивает его Сталин. Черчилль посмотрел на них и сказал: – Я бы, конечно, съел, да вы с Адольфом так любите свой народ, что съели всё дерьмо, даже мне не оставили, – он развернулся и ушёл. Сталин с Гитлером сидят и думают. – Слышишь, Адольф, – говорит Сталин, а тебе не кажется, что мы с тобой за просто так дерьма наелись? – так и у нас получилось, два народа поубивали друг друга, и никто от этого ничего не поимел».
Анна могла бы ещё долго сидеть и слушать их откровенные беседы, но так как было уже за полночь, она встала из-за стола, намекая, что пора идти спать. Мужчины намёк поняли. Сергей сказал:
– Курт, надеюсь, у нас ещё будет время поговорить, – и он обратился к Анне – Анюта, я пойду к Денису, а вы с Куртом располагайтесь здесь, в зале, я думаю, у вас тоже есть, о чём поговорить, – и он, выпив ещё рюмочку, ушёл спать в другую комнату.
Анна, расстелив постель, убрала все остатки со стола, выключила свет и сказала Курту, чтобы он ложился, а она скоро придёт, сама ушла на кухню, возиться с посудой. Курт улёгся, закрыл глаза, и сразу же уснул. Проснулся он только утром, когда начало светать, он обнаружил возле себя спящую Анну, она, как когда-то, мило спала, потихоньку посапывая. Курт так и пролежал, больше не сомкнув глаз, и не шевелился, чтобы не разбудить её. Глядя на неё, он пришёл к выводу, что Анна ничуть не изменилась, только слегка повзрослела, стала более женственной, а в остальном, она осталась такой же безумно привлекательной. Сколько раз он, в своих фантазиях, мечтал о таком мгновении, и только эти мысли помогли ему выжить, и перенести весь тот ад, который он перенёс. Если бы не мысли об Анне, он бы, наверное, уже принял бы яд, которым он когда-то не воспользовался, считая, что человек должен бороться до конца за свою жизнь. Но, тем не менее, он сам же его и отдал одному военнопленному, у которого была гангрена обеих ног, и тот кричал ночами, чтобы ему кто-нибудь помог умереть. Курт зная, что рано или поздно он всё равно умрёт, отдал ему капсулу с ядом, и одновременно сам избавился от искушения принять её. Сейчас он был благодарен судьбе за то, что он снова с ней, хотя, до сих пор не может поверить в это. Пока он смотрел на Анну и размышлял, она открыла глаза, и, как и тогда, в том далёком прошлом, она обнимала его, целовала, и они слились снова в одно целое. Пока Курт принимал ванную, Анна готовила завтрак, Сергей тем временем давал какие-то распоряжения по телефону. Когда Курт вышел из ванной, Сергея уже не было. Курт, Анна и Денис, позавтракав, пошли побродить по городу, и заодно приодеть Курта. Они долго бродили, пообедали в каком-то ресторанчике и снова гуляли по Ленинградским улочкам, и много, много говорили. А к вечеру, когда вернулись домой, у Сергея были две новости, одна хорошая, а другая не очень. С этого дня Курт считался освобождённым, это удалось добиться Сергею, а неважная новость заключалась в том, что он, в течение семидесяти двух часов, должен покинуть пределы Советского Союза. Все документы к этому были готовы, и ещё была одна загвоздка – он должен прибыть на территорию ГДР, восточный блок Германии, хотя его родной город, Киль находился на другой территории, которая сейчас называлась ФРГ, и попасть туда практически невозможно. Сергей ещё объяснил Курту и Анне, что совместное проживание их в России будет проблематично по разным причинам, и высказал своё соображение на их счёт, но решать окончательно приоритет оставил им, и, чтобы они не решили, он сделает всё возможное, что в его силах. Анна даже и представить не могла, что ей снова придётся расстаться с Куртом, почти десять лет одиночества – это и так большой срок, считала она, да и Курт был такого же мнения, но надо было что-то решать. Было перебрано множество вариантов, но, что бы они ни решали, выход был один. Курту надо было возвращаться в Германию, но вот только в какую. Если он уедет в ГДР, то у них с Анной есть шанс связать свои судьбы, но если Курт решит всё же попробовать вернуться домой, а это в ФРГ, то их дороги могут разойтись, и возможно, что навсегда. Естественно, дома Курта никто не ждал, да и был ли у него дом, это тоже было неизвестно. Оставаться в непредсказуемой России, да ещё обречь Анну и сына на постоянные упрёки людской молвы он тоже не хотел. И они решили сделать так: Курт уезжает в ГДР, обустраивается там, затем Сергей поможет Анне, по её профессиональной деятельности журналиста, уехать в Германию в длительную командировку, а там, смотришь, и что-нибудь наладится. Курта, конечно не устраивал этот план, по той простой причине, что ему снова, на какое-то время, придётся снова расстаться со своей семьёй, но это было единственное приемлемое решение. Тем более, Сергей твёрдо уверил их обоих, что самое большее, через полгода они снова будут вместе, если они пронесли свои чувства в течение восьми лет, то полгода – это не так страшно. С Сергеем Курт попрощался дома, а Анна и Денис проводили его до самого поезда, который направлялся прямо в Берлин. Они долго стояли втроём, обнявшись, Анна никак не могла выпустить его из своих сильных рук, и только когда поезд тронулся, она, расцепив руки, крикнула вслед Курту, который уже вскочил на подножку вагона: «Я люблю тебя!». Но Курт уже её не слышал, а она всё кричала, а поезд уходил всё дальше и дальше, и никто из них тогда не мог даже подумать, что эта короткая встреча будет началом долгой разлуки, почти на целых восемь лет.

Глава 13

ДОЛГАЯ ДОРОГА ДОМОЙ.
Курт сидел в поезде и, смотря в окно, размышлял. Он знал, что как только он доберётся до Германии и получит документы, уже не будет военным, а станет обычным гражданином Германии, как все остальные, и уже спокойно сможет приехать в Россию в другом качестве. И Курт надеялся, что увидит Анну и сына гораздо раньше, чем через полгода. Анна, тем временем, уже пришла домой и беседовала с Сергеем, она спросила у него: «Неужели ничего нельзя было придумать другого, чтобы Курт смог остаться здесь?» Он посмотрел на неё и сказал: «Анна, я намеренно это сделал, конечно же, он мог здесь остаться, я мог бы сделать ему даже другие документы» – он замолчал, Анна смотрела на него, недоумевая. Сергей понял, что нужны ответы, и он ей их дал:
– Дело в том, что я очень хорошо знаю нашу систему, и по долгу службы знаю Западную. Поверь мне, здесь будущего нет, по крайней мере, на многие десятилетия вперед, а так как ты у меня осталась единственная, родная душа, не считая Дениса, конечно, то я специально пошёл на этот шаг, я хочу, чтобы ты была счастливой.
– Как тебя понимать?» – спросила Анна.
– А вот так и понимай. Я хочу, чтобы вы жили на Западе, и не в ГДР, а имею в виду ФРГ, или ещё какой-нибудь стране, вы ещё молодые, и сможете устроиться везде. Курт у тебя умный малый, такие как он, не пропадут. Вы оба знаете много языков, так вам и карты в руки.
– Так как же мы будем жить в ФРГ, если Курт едет в ГДР? – спросила Анна.
– Ничего подобного – сказал Сергей, – Он как раз едет в ФРГ, сам того не зная. Я просто не сказал ему, боясь, что он не поймёт меня, и решит, что я просто хочу от него избавиться, и мог вообще передумать куда-то ехать, из-за этого пришлось пойти на некоторые хитрости.
– А именно, на какие? – спросила Анна.
– А именно, у него в документе стоит пункт прибытия – Киль, и завтра из Клайпеды уходит паром на Киль, я отдал все распоряжения, чтобы он оказался на этом пароме, и поверь мне, он там окажется, а перед самым отплытием ему дадут письмо, и он всё поймёт.
Сергей вытащил из кармана свёрнутый листок, и протянул его Анне.
– Это его копия.
Анна развернула и стала читать:
– Дружище Курт, не серчай на меня за то, что я так обошёлся с тобой, не предупредив тебя. Я просто не был уверен, поймёшь ли ты меня. Всё, что бы я ни задумал, я делаю ради Анны, тебя и Дениса. Я хочу, чтобы вы жили у тебя на Родине, и чтобы тебя никогда не мучила ностальгия. А если ты будешь счастлив, я уверен, ты сделаешь всё, чтобы и Анна, и мой племянник были счастливы. Как прибудешь в Киль, сразу напиши, как устроился и свой адрес. Как я и обещал, она приедет к тебе через полгода, за неё можешь не волноваться. Ни пуха, ни пера! Дай бог, может скоро увидимся.
Анна, закончив читать, посмотрела на Сергея, он, в свою очередь, посмотрел на неё, и они поняли друг друга без слов.
Курт спал, когда к нему подошли двое и разбудили его, предложив пройти с ними на выход с вещами. Потом была долгая дорога на автомобиле. Курт всё пытался расспросить, что происходит, но так как они ещё в начале предъявили ему документы КГБ, он сильно не настаивал. Курт знал, если это происходит, значит, на это есть серьёзная причина, и он смирился, ожидая последствий. Только когда они подъехали к Клайпеде, один из сопровождающих сказал:
– Вы сядете на паром, вот ваш билет, – он протянул ему билет и конверт с письмом. – Письмо, которое я вам дал, вы прочтёте уже на пароме, приехав в порт.
Они проследили, чтобы он поднялся на паром, и до самого отплытия не покидали порт. Только тогда, когда паром уже отошёл от причала на приличное расстояние, они сели в машину и скрылись в неизвестном направлении, свою работу они сделали.
Курт, сидя в каюте, открыл конверт и прочитал письмо. Конечно, со стороны Сергея это был благородный поступок, он был мудрый человек и мог заглянуть далеко вперёд. Но всё же, у Курта защемило сердце, так как он знал, что паром его увезёт на ту сторону баррикады, и, как бы его ни убеждал Сергей, что всё будет в порядке, это были только слова. А жизнь может распорядиться по-своему, и никто ей в этом не сможет помешать. И он был прав. По прибытии в Киль, Курт, едва сойдя с парома, обнаружил, что всё, что он раньше знал, было неузнаваемым. Он много раз бывал в Киле, и сейчас ему предстояло добраться до Эдема. Когда он шёл по порту, его кто-то окликнул из толпы. Курт обернулся и увидел своего давнего знакомого, они вместе служили в эскадрилье, правда, он запамятовал, как его звать, но поднапряг свои мозги, и вспомнил, что это Шульц, да, это был везунчик Шульц. За то время, сколько ему довелось воевать, он раза три поднялся в небо по разным причинам, и все считали, что ему чертовски везёт. Шульц подбежал к Курту, они обнялись, и тот сразу начал тараторить, он всегда любил поговорить ни о чём, и за эти годы он не изменил своей привычке. С ходу он осыпал Курта множеством вопросов:
– Старина, мы все знали, что ты погиб, а ты, я смотрю, целёхонек. Как это понимать? Неужели тебе не нашлось места на том свете, или в ад слишком большая очередь, и ты решил немного повременить?
Юмор у него был как всегда тонкий.
– Что ты здесь делаешь?
Курт коротко рассказал ему о своих злоключениях.
– Да, брат, тебе малость не повезло. Русский плен, я о нём наслышан. А у меня всё гораздо проще, я был полгода в плену у французов, ты, знаешь, мне этот плен даже на пользу пошёл, я там, на три кило поправился, а потом меня отпустили. Лучше бы они меня там ещё подержали, а то здесь ни работы, ни жилья, полный кошмар. Жена меня бросила, с каким-то итальянцем умотала в Штаты. Ну, а я помыкался туда-сюда, да тоже уехал в Аргентину, там нашего брата много, да и работу можно подыскать неплохую. Я там пять лет пробыл, хорошо подзаработал, и решил вернуться в Германию. Когда я приехал сюда, сразу же посмотрел и понял, везде заправляют англичане и американцы, и за деньги, что я там зарабатывал за два дня, здесь надо пахать целый месяц. Вот я и решил опять туда рвануть. А какие там девочки, Курт, пальчики оближешь. Кстати, давай со мной, я тебе билет куплю, на первое время деньжат, а там рассчитаемся. Ну, что ты здесь забыл, в этой разрухе. Классные лётчики нынче не в цене, а что ты ещё можешь делать? Курт посмотрел на него с ухмылкой и сказал:
– Да, кроме как летать, я всё могу, хорошую школу прошёл.
– Так это здорово, тем паче, давай со мной, – и, прикрывая ладонью рот, чтобы его никто не услышал, прошептал, – там, знаешь, у бывших наших боссов деньжат видимо-невидимо, и они предпочитают набирать работников наших кровей и, кстати, очень быстро можно не только заработать копиталец, но и продвинуться по служебной лестнице, – и он, похлопав Курта по спине, продолжил – Ну как, впечатляет? Поверь мне, они неплохо платят, там за полгода можно заработать на хороший дом здесь, да ещё на жизнь останется, если, конечно, не разбрасываться деньгами на выпивку и девочек. Давай, решай, через час корабль отходит. Курт стоял и сердце у него билось. Он не знал, как ему поступить. Конечно он не прочь подзаработать каких-нибудь полгода, но он ещё не был дома, да и есть ли у него вообще, дом? У Курта голова шла кругом, ему надо было принять решение, и он его принял.
– Спасибо тебе Шульц, я бы с удовольствием поехал с тобой, но я должен побывать дома. Шульц пристально посмотрел на своего приятеля и осторожно спросил:
– Курт, ты что, не знаешь? – и выдержав небольшую паузу, продолжил, – Ну да, откуда тебе знать, так вот дружище, как это ни прискорбно, но, увы, дома твоего нет, и знаешь почему? Да потому, что нет не только твоего дома, но и всего города, его просто стёрли с лица земли. Вот такие дела, и я думаю, если ты хочешь просто посмотреть на новостройки, которые ведутся по всей Германии, то тебе лучше ехать со мной.
Курт смотрел на Шульца и не мог поверить его словам.
– А если мне не веришь, хоть у кого спроси, англичане и американцы его так отутюжили, что мы с тобой, по сравнению с ними, были просто ангелочки с бомбочками. Да, я смотрю, ты точно ничего не знаешь? Они сбросили на Германию столько бомб, что на одного живущего по одной точно приходилось, до сих пор удивляюсь, что столько народу выжило.
Для Курта это был ещё один удар из реальности, и даже после услышанного он не был уверен, правильно ли он поступит, если уедет в Аргентину, всё-таки это другой континент. Но, в принципе, он всегда может вернуться. Он спросил Шульца:
– А как быть с документами? У меня ничего нет кроме этого, – и он достал справку, в которой говорилось, что он военнопленный, отбывающий срок в России.
Шульц посмотрел на неё, взяв в руки, и порвал с такой скоростью, что Курт даже рот не успел открыть, правда, предварительно оторвав от неё фотографию.
– Всё, Курт, забудь про русских, как страшный сон, я так понимаю, ты со мной, тогда вперёд, у нас совсем не осталось времени.
Он свистнул стоящему рядом такси, такси резко подъехало. Они тут же прыгнули в него, Шульц только сказал: «В комендатуру!» – и они уже мчались. Минут через десять такси остановилось около какого-то здания, Шульц спросил у Курта его фамилию и его дату рождения, сказал ему, чтобы он оставался в машине, а сам побежал в здание. Ровно через пятнадцать минут он уже сидел в такси, и оно снова мчалось в порт, а Курт держал в руках своё удостоверение личности, с той же фотографией, которую Шульц оторвал от его справки, правда, её немного обкромсали. Вот и всё, ты мне уже должен двести долларов, ничего, за неделю отработаешь и за билеты, и за всё. Так что, всё окей, мы снова одна команда. Через час они уже стояли на палубе и смотрели, как отдаляются берега родной Германии.

Глава 14.
МИР ТЕСЕН.

Всё время, которое они плыли, а оно было долгим, Шульц не давал ему скучать, его болтовня иногда так доставала Курта, что он уходил на корму и часами смотрел вдаль океанского простора, думая об Анне, и сыне. Конечно же, как только он доберётся до места, он сразу же напишет письмо, и он представлял, как они удивятся, когда узнают, куда его занесло. Но, если верить тому, что рассказал ему Шульц, то Курту просто надо было ехать, ведь вряд ли он смог бы в Германии, за полгода заработать на дом. Но и в Аргентине он не питал надежды, что ему удастся заработать так быстро, как сулил ему Шульц, но всё же судьбу он решил попытать. Такого рода мыслями Курт себя успокаивал, ведь ему надо было найти жильё и собрать хоть какие-нибудь сбережения для того, чтобы хватило на первое время, когда он воссоединится со своей семьёй, и пока он не найдёт хорошую работу. Эти мысли его часто преследовали, так как он постоянно думал об Анне и своём сыне, но когда ему становилось невмоготу, Курт возвращался к Шульцу и тот снова забалтывал его рассказами об Аргентине, и Курт на какое-то время отключался от своих мыслей. К концу второй недели они достигли берегов Аргентины, корабль причалил в порт Буэнос-Айрес. Курт сразу же окунулся в бурную жизнь. От Буэнос-Айреса они добирались ещё день на разном транспорте вглубь страны. Курт был полон впечатлений, Аргентина оказалась весьма красивой страной. После серости, которая примелькалась ему за последние годы, Аргентина ему резала глаза своей разнообразной красочной палитрой. По мере их продвижения вглубь страны, она становилась более зелёной, и более растительной. Очень много было крестьян, работающих семьями на своих плантациях, что они там выращивали, Курт ещё не знал, да и его это не слишком и интересовало. Его больше волновало, в каком качестве он может быть здесь востребованным с наиболее максимальной отдачей. И он решил во всём положиться на Шульца, который провёл здесь уже пять лет, и, как он говорил, что знает много способов неплохо заработать. Когда уже стало темнеть, они приехали, в какой-то маленький городишко. Это место, со слов Шульца, было вроде биржи труда, сюда стекались сотни людей со всех уголков страны, в поисках удачной работы, а работодателями были соотечественники Курта. Они покинули Германию в самом конце войны, опасаясь суда над ними. Шульц и Курт, устроились на ночь в каком-то дешёвом отеле, а рано утром начиналась биржа, и надо было не проспать, а то можно было лишиться хорошего места. Рабочие здесь предпочитали найти долговременную работу, пусть даже ниже оплачиваемую, но стабильную. Если нанимающийся нашёл работу на полгода, то это считалось удачей, а если и того больше, то он может последующие пять лет вообще не работать. Уровень жизни в Аргентине был невысок, здесь сравнительно всё дешевле, чем в Европе. Многие из приезжающих, поработав здесь два-три года, впоследствии оседают здесь, или в соседней Бразилии, и неплохо живут. Кстати, бежавшие из Германии немцы, заметно оживили экономику Аргентины, многое началось строиться, пошла промышленность, да у многих простых людей появилась работа. А это – одна из причин лояльного отношения местных властей, да и населения, к немцам, для которых в Европе давно уже готовы виселицы. Шульц рассказывал, что ходили слухи, что скоро в Аргентине возродится третий рейх, и что все высокопоставленные лица находятся в Аргентине, и даже сам Гитлер, а то, что нашли русские в бункерах – сплошная мистификация. Он много раз говорил Курту – ты только подумай, они же не дураки, чтобы всё золото бросить в Германии, тем более, верхушка уже давно знала исход войны, и что им мешало позаботиться о своём будущем? И, в принципе, Курт соглашался с доводами Шульца.
Рано утром Курт с Шульцем стояли возле пункта работодателей, на этот раз их было гораздо меньше, чем желающих к ним завербоваться, Курт с Шульцем, проторчав полдня, так ничего подходящего и не нашли, вернулись в отель и, чтобы как-то скоротать время до завтрашних торгов, решили сходить в какой-нибудь бар, немного развеяться, да и заодно перекусить. Найдя более-менее приличное заведение, они заказали ужин, и аргентинскую текилу. Проведя весь вечер под зажигательную испанскую музыку, и прекрасную Аргентинскую кухню, они уже собирались уходить, но решили подойти к барной стойке и на дорожку пропустить по рюмке, не очень понравившейся Курту, текилы. Но, не успели они подойти к стойке, как стоявший спиной к ним мужчина европейского происхождения, а это было заметно по его белокурой прическе, выпив стакан спиртного, повернулся к ним, и они оба застыли на месте от неожиданности, слегка приоткрыв рот. Перед Куртом и Шульцем стоял личный адъютант их начальника штаба, кстати, того самого, который отправлял Курта на его последнее задание. По адъютанту было заметно, что он тоже не был готов к такой встрече, особенно, когда увидел Курта, у него даже затряслась челюсть. Но он, взяв себя в руки, и указав на Курта пальцем, произнёс:
– Это ты? Не верю своим глазам! Ты же погиб, я лично подготавливал документы о награде, правда, посмертно. А он смотрите, жив и здоров, ну и дела, как вас сюда занесло?
Курт посмотрел на адъютанта и сказал:
– Это долгая история, может быть, когда-нибудь расскажу. Ну а ты что здесь делаешь, тоже за большими деньгами приехал? – Адъютант с гордым видом ответил:
– Да нет! У меня всё в порядке, я, как всегда, при деле, такая у меня должность.
После сказанных слов адъютанта, Курт понял, что их начальник штаба тоже где-то в Аргентине, и, по всей видимости, не очень далеко. Шульц сразу уловил обстановку, и перешёл к делу.
– А ты бы нас, по старой памяти, не мог бы где-нибудь пристроить. Вон, Курт у нас мастер на все руки, да и я не из ленивых.
Адъютант помолчал немного, как бы, что-то соображая, и сказал:
– А что, можно. Я как раз приехал сюда за тем, что мне нужно человек пять для кое-каких работ временного характера. Ну, а двоим, может и подольше, что-нибудь найду.
Курт смотрел на него и удивлялся тому, как адъютант выставлялся перед ними, строя из себя дельца крупного масштаба. Во время войны он бы ему не подал даже руки, слишком уж эти приспособленцы скользкие типы. Но сейчас другая обстановка, и он диктует свои правила игры. Курт, выдавив из себя улыбку, сказал, что очень благодарен за оказанную ему помощь, и что он в долгу не останется. Они выпили ещё по рюмочке и разошлись. А на следующее утро уже тряслись в грузовике по аргентинскому бездорожью, поглощая немалое количество пыли. К обеду машина остановилась, и они поняли, что прибыли на место. Соскочив с кузова, Курт попытался стряхнуть с себя пыль, но всё было тщетно, посмотрев на Шульца, он представил, что выглядит точно так же. Сантиметровый слой пыли на лице сделал их неузнаваемыми. Адъютант, увидев их, слегка хихикнул, он был намного чище, так как находился в кабине. Но всё же, пыли на нём хватало. Курт огляделся и увидел огромную усадьбу, на местном языке она называлась фазенда. Она утопала в зелени и цветах, особенно было огромное количество цветов. Газоны были аккуратно выстрижены, вообще всё говорило о том, что здесь живут весьма небедные люди. Адъютант на испанском языке, дал какое-то распоряжение троим аргентинцам, ехавшими с ними, и те пошли куда-то в другую сторону от фазенды. Шульц сразу же обратился к Курту:
Слышишь, дружище, может, мы с ними пойдём, этот говорит, – и он показал на адъютанта – что здесь недалеко озеро, может, отмоемся.
Курт с удовольствием принял предложение. Адъютант хотел было сказать, что в доме, где они будут жить, есть душ, но они всё же решили сходить к озеру. Тем более, Курт уже не плавал лет сто, а тут такая возможность. Адъютанту ничего не оставалось делать, как идти с ними. Они шли, вспоминая былые времена, и говорили о том, как судьба распорядилась ими, о том, что они, маленькие человечки, встретились совсем на другом континенте, в какой-то глухомани, и именно в определённое время. Все эти совпадения и случайности вызывали восторг от судьбы человеческой. Как она может играть людьми по своей прихоти, и по своему настроению. Шульц, как всегда, выкинул шуточку: «Наверное, Курт, у твоей судьбы долгое время было плохое настроение». Курт поддержал его шутку, сказав, что это точно. Когда они уже почти подошли к озеру, вдруг услышали топот лошадиных копыт, и в тот же момент на дороге показался всадник. Адъютант даже как-то вытянулся, и сказал:
– А вот и сам хозяин.
Всадник приблизился к ним, и Курт узнал в нём начальника штаба, своего генерала. Генерал, не слезая с коня, спросил у адъютанта, всё ли в порядке, и тот доложил, как и в прежние времена, что рабочих он набрал, и эти двое одни из них. Генерал посмотрел на Курта и Шульца, и, не узнав их, сказал:
– Ну, ладно, потом пускай зайдут ко мне – и, пришпорив коня, резво помчался дальше. Адъютант, посмотрев ему вслед, промолвил: «Не узнал». Потом он посмотрел на Курта добавил: «Да, тебя сейчас и родная мать не узнала бы» – и захихикал, и они продолжили свой путь дальше. Около часа они наслаждались, не вылезая из воды. Курт отмывался так, как будто смывал с себя грязь, накопленную за всю жизнь. Постирав свою одежду, и подождав пока она высохнет, они оделись и пошли назад. Возвращаясь, Курт наслаждался красотой этих мест, он никогда не видел ничего подобного. Дойдя до фазенды, адъютант отвёл их в бунгало, это была небольшая хижина, она оказалась довольно уютной, и всё для нормальной жизни здесь было. Таких бунгало стояло несколько штук, метрах в двадцати друг от друга. Скорее всего, они предназначались для рабочих, обслуживающих фазенду. Курт заметил, что около одной из стоящих рядом хижин играли детишки аргентинского происхождения, скорее всего, здесь жили целыми семьями. Приведя себя в порядок, Курт и Шульц, в сопровождении адъютанта, направились к хозяину дома, к их генералу.

ГЛАВА 15
ВСТРЕЧА, ОТ КОТОРОЙ У КУРТА ИЗМЕНИТСЯ ВСЯ ЖИЗНЬ.
Когда они стали подходить к фазенде, Курт заметил возле клумб с цветами пару человек из рабочих и самого хозяина, он что-то им объяснял. По мере приближения, хозяин, заметив их, стал приглядываться. У него в руках была какая-то лопатка, так он её даже выпустил из рук, когда увидел Курта. Подойдя к нему, Курт сказал:
– Рад вас видеть вас в здравии господин генерал!
У генерала задрожала нижняя челюсть.
Он не мог проронить ни слова, ему стало плохо, он схватился за сердце и стал крениться назад, ища одной рукой, на что можно было опереться. Два рабочих вовремя подхватили и усадили прямо на газон. Генерал, массажируя левой рукой грудную клетку с левой стороны, произнёс:
– Что вы со мной делаете, так недалеко и до инфаркта – и подозвал Курта к себе поближе, показав рукой, чтобы он присел с ним рядом. Остальных он попросил оставить их вдвоём. Когда все отошли на приличное расстояние, генерал обратился к Курту:
– Сынок, как это всё понимать, я вижу перед собой в здравии, и полным сил молодого человека, которого я оплакивал восемь лет назад, да, именно оплакивал, так как считал, что ты один из немногих, который должен был жить, В тебе есть то, чего во многих из нас нет, и надеюсь на то, что ты не растерял себя. Но, как это тебе удалось?
Курт перебил его:
– Остаться в живых? Это долгая история. Генерал подал Курту руку и сказал: – А, ну-ка, сынок, помоги мне подняться – и генерал повёл его в дом. По пути он дал распоряжение адъютанту, чтобы тот позаботился об ужине, чтобы его подали в гостиную, и через час всех будет ждать к столу. Они с Куртом зашли в дом, который дышал роскошью, внутри он оказался ещё прекрасней. Всё было отделано мрамором, и другими благородными материалами. Везде висели картины, по-видимому, стоящие немалых денег. Они прошли в холл, на полу лежало несколько тигровых шкур, а на стенах были, по-видимому, профили удачных охот. Здесь были чучела тигров и кабанов, леопардов и даже крокодила, весь холл был увешан оружием и доспехами разных поколений, и всё это было сделано с прекрасным вкусом. Генерал и Курт расположились в шикарных белых кожаных креслах. Генерал пододвинул тарелку с обилием разных напитков, и открыв одну из бутылок, налил себе грамм тридцать в стакан, далее он придвинул напитки Курту, и предложил ему выбрать, что ему угодно. Курт встал, подошёл к тележке и стал рассматривать одну бутылку за другой. Генерал, тем временем, удобнее устроившись, обратился к Курту:
– Ну, давай, рассказывай, только всё по порядку, я чувствую, тебе есть много, что мне поведать.
Курт, выбрал напиток –это был коньяк, столетней выдержки, Курту ещё никогда не приходилось пробовать такой, хотя о нём слышал много похвального. Налив себе в стакан, он сел в кресло и сказал:
– Да, мой генерал, мне есть, что вам рассказать, но боюсь вам это будет скучно слушать.
– О чём ты говоришь сынок! – генерал даже немного встрепенулся – Напротив, мне будет очень любопытно узнать, что с тобой произошло за эти годы.
Курт посмотрел ему прямо в лицо и обнаружил на нём действительно огромное любопытство. И стал рассказывать всё, с самого начала. Во время рассказа генерал несколько раз наливал себе спиртного, и выкурил несколько сигар, иногда он так переживал, что качал головой и говорил: «Боже мой, вот это жизнь». После того, как Курт рассказал ему всё, генерал, немного подумав, торжественно произнёс:
– Курт, если ты думаешь, что тебе где-то не повезло, я думаю, ты ошибаешься, и более того, поменялся бы с удовольствием с тобой местами, если бы это было возможно. Надо же, столько трагедий, а сколько случайностей, и сколько жизни – и он, качая головой добавил – нет, я непременно поменялся бы с тобой местами. Так, значит, ты говоришь, у тебя есть сын, и вы по-прежнему любите друг друга с той русской девушкой, надо же, какой фарс! – и он снова качал головой.
Курт с благодарностью обратился к нему:
– Благодаря вам, господин генерал, у меня есть семья.
Генерал ничего не сказал, только махнул рукой, но по нему было видно, что он был горд за то, что он тогда сделал для Курта. В это время их пригласили к ужину, они прошли в другое крыло дома, в гостиную. Шульц и адъютант уже были там, и о чём-то беседовали, громко посмеиваясь. Стол уже был накрыт многочисленными закусками. Генерал торжественно пригласил всех к столу, Курта усадил рядом с собой. За великолепным ужином из многих блюд, о которых Курт даже и понятия не имел, они говорили о разном, вспоминая военные и довоенные годы. Щульц рассказывал невероятные истории, произошедшие с ним в Аргентине, много перебрали всяких слухов, в общем, вечер прошёл в приятной атмосфере, даже генерал признался, что давно не испытывал такого блаженного настроения. И ещё он сказал, что надеется, с приездом Курта и Щульца, покончить с тоской, одолевавшей его последние годы. Курт обратил внимание, что генерал заметно постарел, но всё же держался молодцом. После ужина генерал предложил сыграть в покер, и весь оставшиеся вечер они провели за карточным столом, покуривая настоящие кубинские сигары, смакуя их с прекрасным коньяком.
Утром Курт проснулся от криков ребятишек, которые нет-нет, да заглянут в окошко, в таких домиках спать было одно наслаждение, все окна раскрыты и ночной свежий воздух заполнял всё жилище, делая сон более благостным. Хотя генерал настаивал, чтобы Курт и Щульц расположились в доме, в комнатах для гостей, но они вежливо отказались, так как для них было лишь в удовольствие спать на свежем воздухе, и тем более, им не стоит привыкать к роскоши, и бунгало вполне их устраивало. Генерал неохотно, но согласился с ними, и всё же сказал, что это просто ребячество и не более. Так вот, когда Курт проснулся и осмотрелся вокруг, то обнаружил что Щульца в бунгало уже не было. Курт встал, принял душ, оделся в более лёгкую одежду и вышел наружу. Поблизости Щульца нигде не было, Курт решил сходить к усадьбе, но и там тоже никого не обнаружил. Курт решил зайти в дом, проходя через гостиную, к нему подошла пожилая служанка, и передав записку, спросила:
– Сэр вам завтрак подавать? – Курт одобрительно кивнул, а сам уже читал записку. Как оказывается, оставленную ему Щульцом. « Курт, я ушёл с аборигенами, а генерал уехал в Буэнос-Айрес, будет только завтра, а я вечером вернусь, не скучай, я хотел тебя разбудить, чтобы ты поехал со мной, но генерал мне этого не позволил, правда странно? Щульц».
Да, действительно странно, Курт был тоже не прочь пройтись с Щульцом и с его аборигенами, он так в шутку называл аргентинцев, но было непонятно, почему генерал так распорядился, и вообще Генерал относился к нему более снисходительно, чем к другим. Почему он делает ему какие-то поблажки? Или генерал чувствует перед ним вину? Да нет, генерал не из таких парней, он сотнями посылал на смерть, и Курт не думал, что генерала грызла совесть, война есть война и Курт не исключение. Что-то здесь другое, это особое отношение к нему, даже адъютант стал проявлять чувство ревности. Но как бы там ни было, Курт был уверен, что генерал не сделает ничего такого, что как-то навредило бы ему. Его дружеское чувство к Курту было так велико, что это было очевидно. Курт, позавтракав, решил найти себе какое-нибудь занятие. Выйдя из дома и обойдя его вокруг, он обнаружил на заднем дворе только что начатую пристройку, типа веранды для одного крыла. Для этого, наверное, и набирал адъютант рабочих. Курт, недолго думая, переодевшись в тут же висевшие рабочие вещи, благо, инструмент находился на месте, приступил к делу. Когда его пригласили на обед, он вежливо попросил, чтобы ему принесли что-нибудь перекусить на рабочее место. Всё было сделано. Полная корзина съестного стояла через каких-то десять минут и Курт с удовольствием наслаждался трапезой. После плотного обеда, дав слегка желудку прийти в себя, Курт приступил к дальнейшей работе. Он не просто выкладывал из кирпича стену, а решил сделать то, на что он способен, и уже к вечеру возле него собралась толпа любопытных подростков и ребятишек. Они помогали ему подтаскивать кирпичи и замешивали раствор, и заодно любовались его работой, к вечеру у Курта стала вырисовываться веранда, он её делал чисто по своему вкусу, так как ранее заметил на лицевой стороне усадьбы две, уже построенные, веранды и пришёл к выводу, что мастера, строившие их, особой фантазией не блистали, но, так или иначе, Курт делал свою веранду на память генералу. Уже стало темнеть, кстати, Курт заметил, что в Аргентине солнце заходит гораздо раньше, чем в Европе, и ночи намного темнее, но ночное небо намного красивее, и было ощущение что звезды весят прямо над головой. Когда Курт вернулся в бунгало, то обнаружил там Щульца, тот принимал душ, и увидев Курта, рассказал ему, что ездил ещё за двумя рабочими, вместо них с Куртом, а для них у генерала есть другая работёнка. После того, как Курт тоже смыл трудовой пот, друзья отправились принимать ланч. На следующий день Курт, уже с полной бригадой, доделал начатую им веранду, он хотел завершить к приезду генерала, но генерал в обещанный срок не появился, а приехал только к концу четвёртого дня, и только его нога вступила на свои владения он сразу же пригласил Курта к себе, для важного разговора. Курт сел в кресло и приготовился выслушать то, о чём хотел поговорить с ним генерал. Генерал молча, не изменяя своей привычки перед важным разговором, ходил по кабинету, держа руки за спиной, и Курт стал волноваться, как когда-то в сорок четвертом, но, вспомнив какой сейчас год, немного успокоился, но полностью расслабляться не стал. Через минуту-другую, вошёл адъютант и принёс папку с какими-то документами, оставив её, как-то странно посмотрев на Курта, сразу ушёл. Генерал взял папку в руки, сел рядом с Куртом и сказал:
– Курт, я хочу, чтобы ты серьёзно отнёсся к тому, что я тебе сейчас скажу. – И он сказал:
– Ты помнишь, как-то ты мне сказал, что если надо сбросить бомбы, то ты всегда готов – Курт одобрительно кивнул и хотел повторить слова, сказанные им много лет назад, но генерал остановил его и стал говорить дальше. Он рассказал Курту, что он один на всём белом свете, что у него вся семья погибла, как и многие другие семьи, во время войны. И что он очень богатый человек, а во время войны приумножил своё состояние за счёт военных заказов, и многих других, не очень честных сделках. Но грязные деньги или нет, не это главное, а то, как и на что они будут потрачены. Генерал рассказал Курту, что имеет три завода в Буэнос-Айресе, одну очень прибыльную компанию в США, также он имеет тридцать процентов акций одного ведущего автомобильного концерна в Европе, и много других фирм. Всё его состояние оформлено на разных доверенных ему людей, но он всегда хотел бы иметь такого сына, как Курт, но ему бог не дал такого счастья, а его жизнь уже на исходе, и у него много ещё не доделано дел, и он уже знает, что у него не осталось времени их довести до конца. Генерал сообщил Курту, что у него максимум два-три года, это в лучшем случае, что отвели ему врачи, и то, если он будет соблюдать строгую диету и полный покой. Проблема с сердцем, и он ткнул область груди.
– Так вот, Курт, я сразу хочу перейти к делу! Я тебе уже говорил, что ты один из немногих людей, которые созданы для больших дел, и когда я тебя увидел, то поблагодарил бога за то, что он послал тебя мне, я хочу, чтобы ты завершил мои дела, и ещё я хочу, чтобы эти дела стали целью и твоей жизни. Ты умный парень, и, главное, не амбициозный, но справедливый, а главное качество, которое у тебя было, и ты смог его сохранить по сегодняшний день, невзирая на то, что тебе суждено было пережить, это человечность, и этим всё сказано. Поверь мне, я знаю о тебе больше, чем ты думаешь.
И не дав Курту хоть что-то произнести, продолжил.
– Я принял одно важное решение – он открыл папку и стал вынимать оттуда один документ за другим, – я всё своё имущество переписал на тебя! – После этих слов у Курта похолодело всё внутри, он только успел спросить: «Зачем?», генерал его сразу же перебил.
– Подожди, Курт, задавать вопросы, я ещё не всё сказал, ты не думай, что я хочу из тебя сделать богатого сукиного сына. Я знаю, что ты и так богат, и то богатство, что имеешь ты мне не суждено иметь. Дело совсем в другом, я хочу, чтобы ты положил все свои силы и мои деньги, на то, чтобы хоть как-то искупить свою вину, за то, что мы сотворили с Германией и с нашим народом. Ведь мы оставили своим детям очень дерьмовое наследство, и им ещё долго придётся отдуваться за нас. Такие люди как ты, Курт, должны быть сейчас там, вместе со всеми, и поднимать из руин нашу родину, новую Германию. Рано или поздно, англичане и их союзники уйдут, у них своих забот хватает, так было всегда и будет вечно. И тогда останетесь вы, и я хотел бы, чтобы все оставшиеся были похожи на тебя. Тогда, у нашей Германии будет будущее. Пока я жив, я буду помогать тебе, и, если ты, когда-нибудь, займёшь важный пост, а это случится непременно, помни всегда о том кошмаре, что пережил наш народ. И он протянул Курту документы и сказал:
– Тебе надо только подписаться под каждым, и дело будет сделано, а вернее дела начнут делаться с божьей помощью. – Курт взял документы, пробежался по ним взглядом. Это были купчие на всё имущество генерала. Курт сидел и думал – или генерал выжил из ума, или таким образом он решил искупить свои грехи перед смертью, но в любом случае, это был благородный поступок с его стороны, и мало найдётся людей, которые пошли бы на это. Он хочет, чтобы его деньги пошли не просто на пожертвования, а чтобы они работали именно на благо Германии. И почему он решил, что именно он, Курт, сможет всё это возглавить и потянуть, он про меня знает только то, что я ему рассказал, да, мало ли, что я ему мог нагородить, откуда такая уверенность? И он спросил: «Господин генерал, а вы уверены, что поступаете правильно?»
–Да, сынок, я не только уверен, я даже убеждён в том, что именно тебе я могу доверить то, о чём я тебе только, что рассказал.
– Но, господин генерал, у меня есть одна проблема, – сказал Курт.
– Если ты насчёт своей семьи, то мы её решим без проблем, я знаю, как ты стоишь за своё, это одна из причин, по которой я выбрал именно тебя.
Курт глубоко вздохнул, и со словами: «Я вас об этом не просил» – стал подписывать документы. Подписав последний, он встал и подошёл к столику, чтобы налить содовой, но генерал сказал:
– Нет, нет, налей-ка нам чего-нибудь покрепче, нам надо выпить за нового главу, и за прекрасное начинание этого благородного дела.
Они подняли стаканы, но перед тем, как выпить, генерал сказал Курту: «Ещё одна вещь, сынок, я хочу, чтобы ты знал это, и потом попрошу об одной просьбе. Когда я тебя, в сорок четвёртом, отправлял на задание с болью в сердце, я знал на сто процентов, что ты не вернёшься, так как ты единственный, кто остался жив из лётчиков. Потому что на каждом самолёте стояла часовая мина, и после выполнения задания, она через определённое время должна была сработать, но в самый последний момент я дал распоряжение. Ты помнишь того полковника, он сейчас в Южной Африке. У меня, то есть уже у тебя, там есть небольшая контора, она специализируется на алмазах. Так, вот я дал распоряжение тому полковнику, чтобы он отсоединил мину, я решил дать тебе шанс, сможешь выкарабкаться, значит это судьба. Но ты не только остался жив, но и прошёл огонь, воду и медные трубы, и, вдобавок, случай привёл тебя ко мне. Я считаю, это не случай, это предначертание. – За тебя! – и он выпил свой коньяк. Курт стоял, смотрел на этого старика, и понимал, что ему он обязан уже дважды. Он поднял стакан и сказал: – За вас, мой генерал! – и он выпил с огромным наслаждением.

ГЛАВА 16.
НОВАЯ ЖИЗНЬ.

Курт вышел с виллы уже совсем другим человеком, теперь он был одним из тех магнатов, которые заправляли миром, у него даже закружилась голова. Нет, не от счастья, а от того, что он понял, что с этой минуты он уже не принадлежит самому себе. Он думал о том, о чём его напоследок попросил генерал. Генерал хотел, чтобы Курт, после его смерти, кремировал его тело, а прах его развеял с самолёта над Германией. Это странная причуда показалась Курту немного экстравагантной, но он твёрдо пообещал генералу выполнить его просьбу. Когда Курт прогуливался по саду, обдумывая всё то, под чем он только что подписался, к нему подошли Шульц и адъютант. Шульц протянул ему руку и сказал: «Ну, и везучий же ты сукин сын, а говорили, что я везунчик, да, я тебе в подмётки не гожусь!» – и они пожали друг другу руки. Адъютант тоже поздравил Курта, сказав ему, что рад будет помочь в его начинаниях, если Курт решит, что нуждается в его помощи. Но в любом случае, он останется с генералом до последних его дней. Курт поблагодарил адъютанта за его преданность в отношении генерала и сказал, что будет рад видеть его в своей команде. Ну, а ты, Шульц, как говорит наш генерал, приготовься к великим делам.
– С тобой, Курт и с твоими деньгами, хоть на край света, да, ещё, ты не забыл, что должен мне пятьсот баксов? В принципе, я тебе доверяю, ведь ты теперь парень платёжеспособный, и я могу оставить их пока тебе, ну, разумеется, под проценты. Шульц сказал это с таким серьёзным видом, что через пару секунд все трое катались от смеха.
На следующее утро, когда Курт встал и вышел из бунгало, он увидел, что возле построенной веранды суетятся дети и сам генерал. Курт, подойдя, поприветствовал старика, стал разглядывать своё творение. Генерал поблагодарил Курта за его работу, и сказал, что это очень хороший подарок для него, и он будет счастлив, если последние минуты жизни ему предстоит провести здесь, на этой веранде, он будет считать её маленьким островком своей родины. Генерал всегда любил всё идеализировать, так и на этот раз, он был полон чувств. Когда они шли в дом, генерал сообщил Курту, что через два часа за ними прилетит самолёт, и они отправятся в длительное турне, он хочет лично представить нового владельца всем его управляющим, которые работают на него, а их – более полусотни, во всех уголках света. Курт заметил генералу, что у него есть планы на счёт Шульца, генерал одобрил намерение Курта, сказав, что Шульц приличный молодой человек, но ему надо слегка остыть, или немного умерить свой пыл авантюризма, и тогда из него может получиться неплохой, деловой человек. Ведь он любого уболтает. Они посмеялись и пошли завтракать. После завтрака, проведённого в полной компании, они, также все вместе, уже через три часа находились в воздухе, самолёт держал курс на столицу Аргентины.

Первое, что они сделали по прилёте, это обзавелись каждый своим багажом и вещами, необходимыми для длительного путешествия. А за оставшийся день, молодые люди вместе с генералом объездили все крупные предприятия, находившиеся непосредственно в Буэнос-Айрес, и генерал лично представлял всем нового хозяина, а к вечеру они уже отплыли на корабле от берегов Аргентины, и путь их лежал к Новому Свету. Все они путешествовали под своими именами, кроме генерала, у него была вымышленная фамилия гражданина Австрии Эдуарда Шварцбрюхера, и он попросил всех своих спутников называть его по имени, так как он уже давно не генерал, да и война уже давно окончена. Всё плавание Эдуард объяснял своему приемнику правило игры в большом бизнесе. Курт был хорошим учеником и многое усваивал с первого раза, тем самым радовал своего протеже. К концу плавания Курт был уже прилично подкован, и был готов к встрече с американскими акулами бизнеса. Как и ожидалось, в Америке с осторожностью отнеслись к новому владельцу, но так как Курт имел львиную долю всех предприятий, компаньонам ничего не оставалось, как поздравить его и дать гарантии их дальнейшего сотрудничества и верности. Далее их путь был направлен в Европу, большинство концернов и предприятий находилось там. Как-то Курт спросил Эдуарда, во сколько оценивается весь его капитал, и услышав невероятную сумму, не мог даже представить, сколько это будет – пять миллиардов долларов. Эдуард рассказывал Курту, что этот немаленький капитал он сколотил во время войны и именно на секретных проектах, один из которых был известен Курту, хоть Гитлер и не отличался щедростью, но он никогда не жадничал, именно на такие проекты, надеясь, что это хоть как-то изменит ход войны. И, улыбаясь, Эдуард добавлял: «Может быть и изменило бы, не будь мы такими алчными.»
Но Эдуард всегда был доволен тем, чем он занимался во время войны, считая, что, к примеру, такие проекты, в котором принимал участие Курт, были очень нужны Германии, ведь не будь секретных баз, на Германию было бы сброшено в три раза больше бомб, чем их было сброшено на самом деле, а значит, было спасено много человеческих жизней. Так что, Курт, не вини себя строго за свои деяния во время войны, и поверь мне, сынок, ты прошёл её с честью.
Курт решил, по приезде в Европу, написать Анне. Он спросил у Эдуарда, есть ли в Европе адрес, куда Анна смогла бы ему ответить. Эдуард дал ему десятка два адресов, сказав, что вся эта недвижимость принадлежит ему, и если когда-нибудь у него возникнут вопросы технического характера, то лучше ему обращаться к Клосу, то есть к его адъютанту, он владеет всей информацией и будет рад предоставить её Курту. Курт долго не думал, он остановил свой выбор на Германии, как они и договаривались с Анной. Письмо Курт начал писать уже на корабле, ничего, что произошло в его жизни он не описал, боясь хоть чем-то отпугнуть её, решив рассказать ей всё по приезде. Единственное, за что он был спокоен, это за то, что у них уже было место где жить, а это для него было главное. По прибытии в Европу, у них не всё пошло гладко, некоторые из управляющих, смекнув, что старик находится далеко, решили подмять под себя некоторые, весьма прибыльные, концерны. Но Курт уже почти полностью адаптировался в бизнесе, благодаря американским партнёрам, которые многому научили его, и были на порядок выше и грамотнее в больших делах, чем европейцы, по причине их отсутствия, ну а те, которые остались, были, в большинстве, молоды и поэтому не слишком-то добропорядочны. Курт усвоил: первое – быть безжалостным к нечистоплотным воротилам и быстро ориентироваться в обстановке, что и сделал Курт, разобравшись что к чему, распрощался без всяких объяснений со многими управляющими, чтобы другим было неповадно. Остальные сразу же выбросили белый флаг, поняв, с кем имеют дело, прекратили всякого рада возню и занялись с ещё большим рвением своими прямыми обязанностями. Эдуард смотрел, как Курт подходил к делам, он ещё раз убеждался в том, что сделал правильный выбор, поставив всё на этого молодого, никому не известного, чистого парня. Слух о его бескомпромиссности прошёл по всем его фирмам и корпорациям, и все поняли, что с ним шутить нельзя, и все как один принялись набирать очки, лишь бы удержаться на своём месте. А Курт, в свою очередь, сильно переживал за свой поступок, так как никто не знал, что ему пришлось впервые в жизни приструнить и унизить людей. По истечении пяти месяцев, Курт с генералом и двумя своими верными спутниками, объехал все свои владения. Теперь он знал всё и всех, кто есть кто. Многих он занёс в чёрный список, а некоторых, честных, наоборот, повысил в должности. О его подходе к делу узнали американцы. Как-то, сидя в отеле, к нему позвонил один из самых влиятельных компаньонов из США, и сказал, что они, сначала, негативно думали о нём, и предсказывали быстрый крах генеральской империи, но они очень рады тому, что ошибались в своих прогнозах, и приносят свои извинения за эти домыслы. Курт извинение принял как выполненный экзамен, так как считал американцев отцами послевоенного бизнеса, он не раз слышал это от генерала. К началу шестого месяца ни у кого уже не осталось сил. Дела с ознакомлением и передачи полномочий были закончены, и генерал решил вернуться в Аргентину, к своим цветочкам, и пригласил Курта, как только он встретится с Анной. Курт ему пообещал, что при первой возможности он так и сделает, а пока он займётся личными делами, так как скоро должна приехать его семья. Он знал даже день, так как получил от Анны письмо. Хотя они всё время проводили в Италии, письмо пришло в Германию, ему его доставили специализированной срочной почтой, и до приезда Анны с сыном оставалось пять дней. Генерал отплыл с Альфонцем в Аргентину. Шульц отправился в Южную Африку, а Курт в Германию, у него под Дюссельдорфом была вилла, и он решил её немного обжить до приезда своей семьи. В Италии он снял со своего счёта, своего же банка немного денег и через десять часов уже находился у себя на вилле. Это был не очень большой, но уютный и оригинально построенный дом из двенадцати комнат с холлом и гостиной, и с бассейном на заднем дворе, который был полон опавших листьев. И по всей территории, вокруг дома, было много опавших листьев, так как здесь не было никого, дом стоял сам по себе. Мебель была накрыта чехлами, и везде лежала сантиметровый слой пыли, было видно, что здесь давно уже никто не жил. Курта это не смущало. У него в запасе было пять дней, чтобы привести здесь всё в порядок, и он сразу же приступил к работе.
ГЛАВА 17.
ВСТРЕЧА.

И вот настал тот долгожданный день, когда Курт наконец-то увидит свою семью, и он сделает всё для того, чтобы они никогда больше не расставались. Приведя дом в порядок, закупив всё необходимое, наняв экономку и пару рабочих по дому, он вылетел в Киль, так как Анна прибывала тем же маршрутом, что и Курт. Его личный самолёт приземлился в Киле на два часа раньше, чем приходил паром. Прибыв в порт, он с тревогой и волнением вглядывался в горизонт, с надеждой увидеть прибывающий паром. Минут через двадцать-тридцать на горизонте появились проблески огней. Судно стремительно приближалось, и уже когда полностью стемнело, паром подошёл к причалу. После процедуры таможенного контроля, пассажиры начали заходить в приёмник. Курт, глазами в толпе, наконец-то нашёл своих. Анна шла, в одной руке держа чемодан, а другой вела Дениса. Курт не смог больше сдерживать себя и бросился в накопитель. Анна тут же его увидела, и поспешила к нему. Один миг, и они уже стояли, обнявшись. Курт посадил себе на плечи Дениса, и, взяв чемодан, и под руку Анну, направился с ними к выходу. Там их уже ждала машина, и через час они уже летели в Дюссельдорф. Курт рассказывал Анне всё, что с ним приключилось. Анна только сказала: «Курт, твоя жизнь состоит из одних случайностей». Пока они летели, Анна тоже рассказывала о своей шестимесячной жизни, проведённой без Курта. Передала огромный привет от Сергея, и передала на словах, чтобы Курт берёг её, так как у него больше никого не было, и что, даст бог, они ещё увидятся. Перед самым прилётом в Дюссельдорф, Анна заснула, приклонившись к Курту. Он не стал её будить, дав ей возможность поспать, так как знал, что, наверняка, она не спала последние сутки из-за переживаний. Когда самолёт приземлился, Курт потихоньку вышел из самолёта, оставив Анну и Дениса спать, сам сел на трап, и задумался о том, что его ожидает впереди, сколько ему предстоит совершить в этой жизни. Но как бы он не думал, он не мог тогда знать, что уже через три месяца, ему, уже вместе с Анной, придётся вылететь в Аргентину на похороны генерала. И что он, как и обещал, после кремации, рассыплет его прах над Германией, с высоты птичьего полёта. Что через год у него родится ещё один ребёнок, правда на этот раз это будет девочка, и она будет такая же красивая, как её мать, а через три года Курт удвоит свой капитал. Несмотря на то, что вложит, при этом, огромные суммы в различные фонды помощи гражданам Германии и бесчисленные пожертвования, хотя генерал был всегда против этого. Треть его капитала курировала в социальных и учебных сферах. Он много путешествовал со своей семьёй, заодно улаживая многие свои дела, совмещая полезное с приятным. Анна стала для Курта не только спутником жизни, но и хорошим помощником в делах. Уже через пять лет он имел двадцать процентов всех строительных подрядов в Германии. Он строил и строил, и за себя, и за генерала, и за всех кто когда-то разрушал. И он тогда даже представить не мог, что через каких-то лет семь он будет занимать важный пост на своей Родине, и от него будут зависеть многие миллионы судеб немецкого народа. И не только немецкого, но и многих других, стремительно заселявших Германию, без опасения за то, что там, когда-нибудь, может произойти то, за что немцам ещё многие десятилетия придётся носить этот тяжёлый крест. Курт будет уверен, что они искупят свой грех перед человечеством, сколько бы для этого ни потребовалось времени и сил. К тому времени Курт займётся политической деятельностью, Шульц, верный его помощник и друг, взвалит на себя руководство всеми его делами, а в помощники возьмёт себе Альфонса, которому всю жизнь суждено ходить в адъютантах. Но и без случаев тоже не обойдётся. После того, как Курт займёт высокий государственный пост, у него будет одна важная встреча на международном уровне, где ему будет суждено встретиться с главой Советской делегации, с Сергеем, после чего будет дан банкет в честь делегации, где Сергей сможет встретиться наедине со своими близкими. Анна тоже не отстанет от Курта, она создаст фонд в поддержку пострадавших от концлагерей. У Курта будет ещё одна случайная встреча, на которой хотелось бы остановиться поподробнее. В тысяча девятьсот шестьдесят втором году, перед самым избранием Курта на пост министра, на одной из пресс-конференций, одна из газет обрушится на него с обвинением о его службе во время Второй мировой войны. Так как Курт многое не смог объяснить по многим причинам, он мог не получить должность, на которую он возлагал большие надежды, она могла и не достаться ему, но тут ему опять помог случай.
Роберт Смит после того, как побывал у отца на могиле, возвращался в Англию, и, находясь в отеле, дожидаясь своего поезда, смотрел телевизор. На одном из каналов он увидел ту самую злополучную пресс-конференцию. Он узнал Курта, хотя он не был уверен, что это именно тот лётчик, который однажды спас ему жизнь. После того, как услышал от Курта, отвечавшему на вопросы журналистов, где он служил, и в какое время, у Роберта уже не было сомнений, что это именно тот, о ком он думает. Роберт взял такси, и поехал в пресс-центр, но к началу пресс-конференции он не успел и стал ждать около выхода. Когда он увидел, что выходит Курт и направляется к своему автомобилю, он подошёл к нему, и попросил у Курта уделить ему немного времени. Затем Роберт вынул из кармана кулон с самолётиком, протянул его Курту и сказал: «Это для вас, на память». И добавил: «Спасибо, вам за всё». Затем, отдав Курту честь, развернулся и ушёл. Курт смотрел на уходящего молодого человека, держа в руке кулон, и не мог ничего понять. Ему показалось странным поведение этого юноши. И только на следующий день, когда газета, нападавшая на Курта, напечатала публичное извинение и написала статью о поступке Курта с маленьким мальчиком, Курт понял, кто к нему подходил. И у него, как и тогда, в далёком сорок четвёртом, когда он улетал, посадив Роберта на землю, было огромное чувство гордости и спокойствия за то, что он действительно смог это сделать и теперь точно был уверен, что Роберт остался жив. Но этого Курт, сидящий на трапе самолёта, не мог ещё этого знать, и многого, многого другого, что ему ещё предстоит познать в этой удивительной, но весьма нелёгкой жизни.

ED. POU.